Да я виновата! Если бы не я, Афина в то утро не пришла бы в театр, не собрала бы нас, не уложила на сцене прямо на пол и не начала бы с полного расслабления, включающего в себя правильное дыхание и осознание каждой части тела.
«Теперь – мышцы бедер…»
Мы все – хоть и проделывали это упражнение сотни раз – повиновались беспрекословно, словно перед нами была богиня, высшее существо, знающее больше, чем мы все вместе взятые. Каждому хотелось узнать, что последует за… «…теперь расслабьте лицевые мускулы, сделайте глубокий вдох» и т. п.
Неужели она всерьез считала, что учит нас чему-то новому? Мы-то ждали чего-то вроде лекции или семинара-беседы! Я должна сдерживаться, вернемся в прошлое, расслабимся – и вновь погрузимся в тишину, окончательно сбившую всех нас с толку. Обсуждая потом все это с коллегами, я выяснила: у всех тогда возникло ощущение, что занятие окончено, пора подняться, оглядеться – однако никто не сделал этого. Мы продолжали лежать, словно бы в состоянии какой-то насильственной медитации, и тянулась она еще пятнадцать нескончаемых минут.
Потом вновь раздался ее голос:
– У вас было время усомниться во мне. Один или двое выказали нетерпение. Но теперь я попрошу вас только об одном: на счет «три!» поднимитесь – и станьте иными.
Я не сказала: пусть каждый станет другим человеком, или животным, или домом. Старайтесь не делать того, чему научились на театральных курсах, – я не прошу вас быть актерами и проявить свои дарования. Я приказываю вам перестать быть человеческими существами и превратиться во что-то неведомое.
Мы лежали на полу с закрытыми глазами, так что не могли знать, кто как реагирует на эти слова. На этом и строила Афина свой расчет.
– Сейчас я произнесу некие слова, а вы попытаетесь найти зрительный образ, который будет ассоциироваться с ними. Помните – вы отравлены расхожими мнениями, и если я скажу «судьба», вы приметесь, должно быть, представлять свою жизнь в будущем. Скажу «красный» – займетесь психоаналитическим толкованием. Я не этого хочу. Нужно, чтобы вы стали другими.
Она даже не могла как следует объяснить, что ей требовалось. Никто не возражал, но, я уверена: потому лишь, что никому не хотелось выглядеть невоспитанным. Но больше ее никогда не пригласят. Да еще и меня упрекнут в наивности – зачем надо было ее разыскивать и приводить?!
– Итак, первое слово: «священный».
Чтоб не помереть с тоски, я решила подчиниться правилам этой игры и представила мать, любовника, будущих детей, блестящую карьеру.
– Сделайте движение, соответствующее этому слову.
Я скрестила руки на груди, словно обнимая всех милых моему сердцу. Потом уже узнала, что большинство широко раскинули руки, а одна девушка – даже и ноги, словно собралась отдаться невидимому партнеру.
– Расслабьтесь. Забудьте обо всем. Держите глаза закрытыми. Я никого не осуждаю, но по вашим жестам вижу, что вы пытаетесь придать понятию «священный» некую форму. Я не этого просила – я хотела, чтобы вы не пытались определить слово так, как оно бытует в этом мире. Откройте свои каналы, пусть через них уйдет интоксикация действительности. Отрешитесь от всего конкретного, и лишь тогда войдете в тот мир, куда я веду вас.
Последние слова прозвучали с такой непререкаемой властностью, что я почувствовала, как меняется в зале энергия. Голос принадлежал человеку, знающему, куда он нас хочет привести. Это был голос не лектора, а Учителя.
– Земля!
Внезапно я поняла, о чем она. Мое воображение теперь уже было ни при чем – я сама стала землей.
– Сделайте движение, которое обозначало бы землю. Я не шевельнулась, превратившись в настил сцены.
– Прекрасно, – сказала Афина. – Все остались неподвижны. И все впервые испытали одно и то же чувство: вместо того чтобы описывать какое-либо понятие, вы сами превратились в него.
Снова на долгие пять минут – так мне показалось – повисла тишина. Мы слегка растерялись, ибо неспособны были понять – то ли наша наставница не знает, как продолжить, то ли не подозревает, как интенсивно мы работаем на репетициях.
– Сейчас я произнесу третье слово. Пауза.
– Центр.
Я почувствовала, как вся моя жизненная энергия устремилась куда-то в область пупка, где словно бы возникло желтоватое свечение. Мне стало страшно от этого: если бы кто-нибудь дотронулся до меня, я бы умерла.
– Обозначьте движением! – выкрикнула она резко.
И я, бессознательно защищаясь, прижала руки к животу.
– Прекрасно. Можете сесть.
Я открыла глаза и различила высоко над головой далекие погасшие огни софитов. Потерла ладонями лицо, поднялась, заметив удивление своих товарищей.
– Так это и была лекция? – спросил режиссер.
– Можно назвать лекцией, если вам это нравится.
– Спасибо, что пришли. А теперь – простите, нам пора начинать репетицию.
– Но я еще не закончила.
– Как-нибудь в следующий раз.
Такая реакция режиссера всех несколько смутила. Отогнав первоначальные сомнения, я подумала, что нам вроде бы понравилось занятие Афины. Мы такого раньше не видали – это не то что изображать предметы или людей, представлять свечу или яблоко, сидеть в кругу, взявшись за руки, притворяясь, что исполняешь священный ритуал. Это был какой-то абсурд, и просто нам хотелось знать, как далеко он может зайти.
Афина – лицо ее было совершенно бесстрастно – наклонилась за своей сумкой. В этот миг из партера донесся чей-то возглас:
– Изумительно!
Это оказался Хирон, пришедший вместе с Афиной. Режиссер побаивался журналиста – у него были обширные связи в различных изданиях и приятели среди театральных критиков.
– Вы перестали быть личностями и превратились в носителей голой идеи! Очень жаль, что у вас – репетиция, но ты не горюй, Афина, мы найдем другую группу, и я все же узнаю, чем кончается твоя лекция. Это я беру на себя.
Я еще помнила свет, скользивший по моему телу и потом замерший на пупке. Кто же все-таки эта женщина? Интересно, испытывали ли мои коллеги те же ощущения, что и я?
– Минуточку, – сказал режиссер, оглядывая удивленные лица своих актеров. – Может, мы все же сдвинем немного репетицию и…