Еще один ее страх произошел от романтической влюбленности в Муслима Магомаева, по которому тогда сходило с ума много девушек. Бабушка посчитала свою дочь ненормальной и попыталась запереть в психиатрической больнице. К счастью, мама забаррикадировалась в кабинете заведующей и успела позвонить отцу, который ее и спас от грозившего приема ненужных транквилизаторов, а может, и от чего похуже.
А потом мать заставила ее выйти замуж и родить меня. Двадцатилетняя девушка… Нужен ли ей тогда был ребенок, еще один камень на шею кроме уже имевшегося полновесного «ожерелья»? Она признавалась, что хотела умереть. Она еле спасла себя и отдала меня как жертву на откуп, на заклание свирепому Молоху, наслаждающемуся мучениями близких и считающим себя единоличным правителем собственной империи, где только его воля имеет значение и только его слова – непреложная истина. Иногда мне становится ее жаль, в душе появляется сочувствие, но я все равно не понимаю и не принимаю ее поступков, ибо они чудовищны.
Чтобы понять и попытаться принять ее, я читала биографические книги Нины Берберовой о Чайковском и Бородине, великих русских композиторах. Может быть, там я найду разгадку? Психика гениев устроена странно и нестабильно, рядом с ними должны находиться те, кто сможет принимать их такими, какие они есть, несмотря на все выверты, чудачества, неадекватность, в какой форме они бы ни выражались. Я стала осознавать трагедии таких людей, необходимость смирения, сострадания, принятия их сущности, но в то же время принять ее сама не могла – слишком сильна была моя собственная боль.
Моя мать до сих пор играет в детство, а может, она и осталась отчасти ребенком, как и я сама… Порой это принимает слишком причудливые формы…
У моей мамы есть маленький игрушечный поросенок, которого зовут Кристофер. И я его долгое время ненавидела. Только не подумай, что я сошла с ума – я в полном уме и, как говорится, в здравом рассудке. Только иногда мне хотелось утопить Кристофера или сжечь. Моя мама всегда очень любила игрушки. Мягкие, резиновые, плюшевые… Медвежат, зайчат, поросят, собачек… Ну любит человек игрушки, скажешь ты, это его право. В конце концов, это вполне безобидно. Не совсем, горько возражу я. Вот послушай.
С детства мама обожала игрушки и, когда выросла, тоже продолжала их коллекционировать, и все ее старые игрушки были всегда при ней, она увезла их с собой в Америку, набив ими целый чемодан. Таможенники на границе посмотрели на нее с любопытством, но ничего не сказали. Ты знаешь, что родив меня в двадцать лет, по принуждению матери, она скинула меня ей и лишь изредка навещала, а потом, после моего совершеннолетия, уехала за океан.
Как-то раз она купила в магазине розового игрушечного поросенка с забавной мордочкой и назвала его Кристофером. Еще задолго до эмиграции мама начала увлекаться экстрасенсорикой (ты помнишь, я уже рассказывала) и была уверена в том, что она потенциально великий маг и может управлять своей энергией: лечить наложением рук, видеть пророческие сны… Так вот, мама решила, что если будет обращаться с игрушечным поросенком, как с настоящим человеком, он будет ей отвечать (разумеется, мысленно, на ментальном уровне), чувствовать, реагировать. Она стала брать его с собой на экскурсии, в рестораны и музеи, водила его в кино, читала книжки, шила одежду и разговаривала с ним, то есть делала все то, что никогда не делала со мной и для меня, когда я была маленькой. Не знаю, может, это наконец заговорил ее нерастраченный материнский инстинкт? Она с увлечением рассказывала мне о том, что в ресторане его сажают на отдельное место, и официанты обслуживают этого поросенка, как настоящего клиента. А почему бы им это не сделать, за чаевые-то? Ведь не слон, не собака – не укусит, не нагадит, тарелку не перевернет… Ну и что, скажешь ты, конечно это нонсенс, но пусть человек развлекается. Да, пусть, но при этом она не навещала нас годами, не звала к себе… Финансов не хватало – это понятно, но дело, увы, не в них.
Один раз, когда она приезжала сюда записывать с оркестром свою очередную симфонию, мы пошли покупать сувениры многочисленным ее знакомым и спонсорам. Увидев магазин элитной детской одежды и игрушек, она завернула туда. Я хотела заикнуться, что моему сыну ничего не надо (зная, что денег у мамы не так много), но не успела. Равнодушно окинув взглядом витрины, она сказала: «Ладно, пойдем отсюда, у Кристофера все есть». Она даже не вспомнила о своем внуке Пете! Я была в шоке. Разумеется, тогда я промолчала, потому что просто не могла поверить в происходящее, настолько оно показалось чудовищным. Я взрослый человек и не нуждаюсь уже в сказках и заботах, но такое пренебрежение ранит мою душу так же, как ранило и до этого всю мою жизнь, все детство. Она дарит и посвящает ему, Кристоферу, свои симфонии, при том что ни одной не подарила мне или своему внуку. Когда она видела в магазине симпатичную игрушку, то останавливалась перед ней и в задумчивости произносила: «У Кристофера уже столько игрушек, что ему больше не надо». Я немела от возмущения и боли и не знала, как на это реагировать, что сказать. Я оказалась в роли нелюбимой старшей дочери или падчерицы. К тому же, она всегда просила, чтобы мой сын не звал ее бабушкой, а величал по имени – не хотела стареть. Может быть, поэтому она практически игнорировала его существование внука и, даже если приезжала на месяц, видела его от силы раза два?
Я не знаю, Максим, как мне избавиться от моих демонов, до сих пор рвущих меня на части. Мое прошлое живо, оно болит у меня внутри, выворачивает наизнанку и не дает покоя. Иногда оно затухает, временно пригасает, для того чтобы в самый неожиданный момент вспыхнуть вновь и окатить снова адским смрадом, опалить мою душу и заставить ее корчиться в этом огне.
Максим обнял меня и притянул к себе. В этом жесте не ощущалось ни капли сексуальности или безудержного желания, и я была благодарна ему за это так же, как в прошлый раз за секс, освободивший меня.
– Мы все люди, только люди, со своими скелетами в шкафах. Слабые и беспомощные, самоуверенные, погрязшие в грехе беспросветной гордыни. Твоя мать родила тебя, но никогда не была настоящей матерью. Ты говорила, что она практически не кормила тебя грудью, не стирала пеленки…
– Да…
– Она так и не познала вкус материнства, не ощутила ответственность, не сроднилась с тобой так, как настоящая мать со своим детенышем. Импритинга не произошло. Она сама еще была ребенком, и единственное, чего хотела, – убежать от своей матери, найти защитника и спрятаться как можно глубже в любую возможную нору. Она слабая, не способная на подвиги женщина, сломавшаяся в той ситуации, в которой очутилась. Прими как факт, что она не сможет никогда стать истинной матерью. Время упущено, и ничто не восстановит вашу так и не сложившуюся родственную близость. Ты должна смириться с тем, что она будет лицедействовать и дальше.
– Я до сих пор не могу. Все надеюсь, что у нее откроются глаза, она поймет, как была неправа, и придет ко мне. И мы будем любить друг друга, как должны любить близкие, мать и дочь.
– Сколько лет ты надеешься? Не отвечай, это риторический вопрос. Я и так знаю. Пойми, ни твоя бабушка, ни твоя мать никогда уже не станут тебе близкими и родными. Твоя бабушка на пороге смерти, ей некуда идти. Даже если бы она могла признать свои ошибки, она бы их не признала. Сложно принять, что ты свою жизнь прожил бездарно, в собственноручно созданном аду, куда вовлек и тех, кто оказался на одной с тобой орбите. Тебе было бы легче, знай ты, что она мучается?