Глуны,что живут в предгорьях Квасса, полагают чрезвычайно непристойным всякое публичное проявление скуки. Они считают, будто человек, демонстрирующий скуку, хочет показать присутствующим, что в его жизни случалось кое-что гораздо более интересное, чем текущий эпизод. Глуны уверены, что окружающие непременно постараются представить себе разные увлекательные сцены из жизни скучающего; фантазия их разыграется, и в конце концов все присутствующие будут ввергнуты в совершенно непристойные мечтания.
Поэтому у глунов принято не раздумывая плевать в лицо любому, кто выглядит заскучавшим. Драка, которая непременно последует за плевком, отвлечет всех от непристойных размышлений, полагают они.
Впрочем, такие инциденты случаются крайне редко, поскольку благовоспитанные глуны с детства приучены во всех обстоятельствах сохранять на своих физиономиях выражение заинтересованности и живого участия.
Некоторые исторические документы свидетельствуют, что отруханы— немногочисленное племя, жившее в лесах на севере Мораквы, — считали непристойным любое проявление агрессии. Легкий символический шлепок по бедру служил у них недвусмысленным приглашением к любовной игре; собственно говоря, всякий удар, в их представлении, являлся началом полового акта, его полноценной и обязательной составляющей. С этой точки зрения можно понять яростное нежелание отруханов вступать в драку с чужими людьми и тем более животными.
Отшлепавший ребенка подвергался всеобщему порицанию; драка между мужчинами представлялась чуть ли не актом мужеложства, а убийство животного — чем-то вроде зоофилии, то есть поступком особенно отвратительным.
Не будучи убежденными вегетарианцами, отруханы были вынуждены довольствоваться растительной пищей; лишь изредка им выпадала удача найти в лесу останки мертвого зверя, в таких случаях устраивались большие праздничные пиры, в ходе которых труп с жадностью пожирался.
Понятно, что отруханы не были способны конкурировать со своими более агрессивными соседями (из всех военных премудростей они преуспели лишь в искусстве прятаться). Если бы их причуды не были описаны дотошными завоевателями, мы бы никогда не узнали об этом давно исчезнувшем народе.
Величайшей непристойностью считают уход за собственной внешностью люди ватаки,обитающие в янтарных городах долины Пахатка. Им кажется, что забота о наружной красоте — что-то вроде жульничества, мошенничества, нечистоплотной попытки показаться лучше, чем ты есть.
По их мнению, обладать красивым лицом — само по себе изрядная неприятность; однако, полагают ватаки, эту беду можно поправить, если как можно реже мыть и расчесывать волосы, не бороться с разрушением зубов и дурным запахом изо рта и годами не менять одежду (регулярную смену гардероба могут позволить себе лишь глубокие старики и тяжелобольные — в тех случаях, когда, по мнению знахаря, хворь затаилась не в теле, а в складках одежды).
Нередко ватаки — и мужчины, и женщины — сознательно уродуют себя, поскольку красивому человеку очень трудно обустроить свою личную жизнь и стать членом одной из больших полигамных семей (обычно семейный союз у ватаки объединяет от трех до пяти женщин и столько же мужчин; жить парами или триадами не запрещается, но считается, что такие союзы менее устойчивы, поэтому добиться их официальной регистрации со всеми приличествующими церемониями бывает довольно хлопотно).
Красивых людей неохотно берут на работу, полагая, что «красавчики» не пригодны ни к чему, кроме «ухода за своими гладкими щечками»; не во всяком трактире их соглашаются обслуживать; когда же они появляются в людном месте, прохожие демонстративно отворачиваются, всем своим видом выражая возмущение, граничащее с брезгливостью.
Единственный выход в таких случаях — исцарапать и перепачкать свое лицо до такой степени, что правильные черты его будет невозможно различить. Большой популярностью среди таких неудачников пользуется кустарник норо, поскольку едкий сок его листьев оставляет на лице незаживающие красные пятна, а веки, смазанные этим соком, опухают, и глаза превращаются в крошечные щелки, что способно изрядно испортить самое красивое лицо.
При этом ватаки весьма ценят красоту окружающего мира — если только красота эта не имеет никакого отношения к человеческой плоти. Дома и сады янтарных городов ватаки столь прекрасны, что восхищенные иноземцы называют их вдохновенными шедеврами; дизайн интерьеров заставляет цепенеть самых искушенных знатоков, а расцвет разного рода прикладных искусств длится вот уже несколько столетий, так что художники всего мира съезжаются в янтарные города долины Пахатка, дабы научиться основам мастерства у местных ремесленников.
Коерзианский принц Тойли Кунсианин, который в течение нескольких лет жил инкогнито в одном из янтарных городов, остроумно заметил, что дома и сады ватаки особенно хороши на фоне неприглядной внешности своих обитателей. А мудрец минувшей эпохи Свали Чумадра предположил, что уродство ватаки — жест богоборческий: создавая прекрасные вещи и всячески подчеркивая несовершенство собственной внешности, эти искусные и гордые ремесленники стараются продемонстрировать своему бесстыжему безымянному богу(именно так именуется он в молитвах), что являются куда более умелыми демиургами, чем он, никчемный.
Чрезвычайной, из ряда вон выходящей непристойностью считают жители острова Масли какие-либо сношения с иностранцами.
Особенно любопытно, что при этом остров Масли с давних пор является местом активного паломничества жителей ближайших океанских побережий. В глубине острова находятся горячие источники, которые сламцысчитают испражнениями подземного бога Гарби, а келтанцы,напротив, живыми слезами заоблачной богини Катумяску, которую каждый день покидает новый возлюбленный.
Потоки паломников не иссякают и поныне. Утратив былое религиозное рвение, заокеанские соседи обнаружили, что Масли — прекрасный климатический курорт.
Поскольку плата за право ступить на берег Масли — единственная серьезная статья островного дохода, правители острова вынуждены поощрять туризм. Это неоднократно становилось причиной восстаний ортодоксальных сторонников островной благопристойности. Гнев их был направлен не против иностранцев (поскольку даже размышлять о них непристойно), а против властей, позволяющих иноземным кораблям причаливать к берегам Масли. Беспорядки эти, впрочем, всегда безжалостно подавлялись, а с тех пор, как власти пригрозили, что будут отправлять подстрекателей обслуживать приезжих, на острове восстановилась политическая стабильность.
Местные жители могли бы обогатиться, обслуживая иноземцев, но решаются на это очень немногие. На контакт с иностранцами идут только отчаявшиеся, под угрозой голодной смерти, во имя детей (которых, впрочем, сразу же отдают на воспитание чужим людям, чтобы «порочная» деятельность родителей не запятнала их будущую репутацию). Открыть ресторан, уборную или ночлежный дом для иностранцев — это падение на самое дно маслийского общества; обслужить чужака, заглянувшего в твою лавку, гораздо хуже и унизительней, чем торговать собственным телом (если, конечно, речь не идет о сексуальных контактах с иностранцами, на что обычно решаются только перед самоубийством — чтобы некуда было отступать).