Делаю шаг, за ним – второй. Медленно опускаюсь на одно колено, осторожно опускаю маму на предназначенное для нее место, расслабляю отрывающиеся руки и откидываю угол полотна, до этого момента прикрывавший ее голову: если мне не изменяет память, последние мгновения на Горготе усопшие должны видеть ночное небо.
Вглядываюсь в ее изуродованное, покрытое чудовищными ожогами лицо и с трудом сдерживаю рвущиеся наружу рыдания – мужчина, провожающий родных в последний путь, должен быть сильным.
В глазах начинает щипать. Таращу глаза, чувствую, как щеку обжигает чем-то горячим, и, дотронувшись до нее, вспоминаю про то, что там – одна сплошная рана.
Шиплю на всю поляну. И вздрагиваю от встревоженного крика Маланьи:
– Осторожно, заразу занесешь!
Кривлю губы в презрительной гримасе, пячусь назад, нащупываю лестницу, ставлю ногу на верхнюю перекладину и слышу низкий рык кузнеца:
– Отойди…
Разворачиваюсь на месте и гневно сжимаю кулаки: он несет на помост Ларку! Вместо меня!!!
– Я сам!
– Она для тебя слишком тяжелая… – мрачно бросает он, взлетает по ступеням и оказывается на помосте, который ощутимо прогибается под его весом. – Куда класть?
Место для сестрички застелено ее любимым покрывалом – тем самым, на котором она училась рукоделию.
Провожу по нему ладонью, вспоминаю, с какой любовью и тщанием она вышивала на нем цветы, и закрываю глаза:
– Сюда…
Еле слышно скрипит подошва Браззовского сапога, звякает какая-то железка, а потом мою руку придавливает холодная мертвая тяжесть.
– Открой ей лицо… – напоминает кузнец и, судя по тому, что доски начинают ходить ходуном, отходит на край помоста.
Киваю, открываю глаза, трясущимися пальцами берусь за угол полотна и вскидываю взгляд к ночному небу, чтобы запомнить то, что видит Ларка перед тем, как вознестись. Потом целую сестру в лоб, ласково прикасаюсь к руке мамы и, спрыгнув с помоста, выхватываю из рук Корта Рваной Подметки горящий факел…
Образы были такими же яркими, как в первые годы после ухода мамы и Ларки – я видел сучки и потеки смолы на еловых досках, складки ткани и даже черные черточки заноз в своих ладонях и пальцах. Но при этом боль, которую я испытывал, была терпимой!
«Привык…» – в какой-то момент горько подумал я, повернулся спиной к окну-бойнице и, увидев заплаканное лицо Мэй, сидящей на кровати и кутающейся в одеяло, вдруг понял, что не ПРЕДСТАВЛЯЛ, а РАССКАЗЫВАЛ!!!
– Почему они… – начала Мэй и замолкла, не сумев выговорить слово «умерли».
Я сел на пол прямо там, где стоял, прислонился к стене и криво усмехнулся:
– Ларка была красивой… Такой же, как ты… И однажды попалась на глаза одному ублю… дворянину…
Шестой день четвертой десятины второго травника
—Замок Ромм пал, сир… – расстроенно вздохнула леди Амалия и, закусив губу, обреченно посмотрела на короля.
– Это вас расстраивает? – полюбовавшись на щит с родовым гербом Латирданов, красующийся между зубцами надвратной башни, поинтересовался Неддар.
Насурьмленные ресницы баронессы затрепетали:
– Конечно, сир: теперь вы просто обязаны воспользоваться правом победителя!
Представив себе, чем закончится такая попытка [117] , юноша жизнерадостно засмеялся:
– Ну уж нет! Предпочитаю общество девушки, преданной мне…
– …и душой, и телом? – мурлыкнула девушка.
– Ага!
Леди Амалия торжествующе улыбнулась и как бы невзначай шевельнула поводом, в результате чего ее колено соприкоснулось с коленом короля.
– Тогда я могу не ревновать…
– А вы что, ревнивы?! – притворно ужаснулся Неддар.
– О да, сир! Я страшная собственница и готова выцарапать глаза за один лишь заинтересованный взгляд в вашу сторону!
В этой фразе баронессы оказалось так много Чувства, что король невольно хмыкнул:
– Вы – страшная женщина, леди…
– Я?! Страшная?! – глаза Амалии наполнились слезами, а щечки ощутимо побледнели.
«Как они это делают?! – потрясенно подумал король. – Одно слово, которым можно воспользоваться в своих целях, – и мужчина тут же чувствует себя виноватым!»
– Вы потрясающе красивы, леди! – воскликнул он, подъехал вплотную к баронессе и, стянув с мизинца перстень с довольно крупной Слезой Эйдилии [118] , протянул его ей. – Настолько, что даже вот это чудо природы рядом с вами кажется обычным серым камнем…
– Тогда зачем вы пытаетесь надеть его мне на палец? – обиженно выпятив губу, спросила баронесса.
– Честно?
– Само собой!
– Чтобы лишний раз дотронуться до девушки, которая похитила мое сердце!
– Пожалуй, звучит достаточно убедительно… – буркнула баронесса, потом ехидно улыбнулась и, уронив поводья на луку седла, вложила ладошку в руку Неддара: – И я, впечатлившись, даже позволю вам поцеловать пальчик, на который вы собираетесь надеть перстень с «обычным серым камнем»…
Последнее предложение сопровождалось настолько недвусмысленным взглядом, что Латирдан мысленно восхитился. Потом представил себе реакцию свиты на этот поцелуй, поднес руку девушки к губам и вспомнил, чем закончился последний бал перед его отъездом…
«Интерес к фаворитке должен выглядеть неподдельным… – мрачно думал Неддар, отодвигая в сторону тяжелую бархатную портьеру и пропуская леди Ялиру вперед. – А что может быть неподдельнее, чем желание остаться наедине с фавориткой?»
Увы, смириться с необходимостью изображать интерес как-то не получалось – девушка, без тени сомнений принявшая его предложение уединиться, не вызывала в нем ничего, кроме глухого раздражения.
«Посидим, поговорим часок-другой, а придворные пусть представляют что хотят…» – мысленно успокоил себя он и, опустив за собой тяжелую ткань, скользнул к ближайшему дивану. И тут же понял, что совершил ошибку – вместо того, чтобы устроиться на пуфике у противоположной стены кабинета [119] , графиня Тьюварр опустилась рядом с ним!