Болт, ворочавшийся в глазнице, тут же остыл, в мгновение ока покрылся изморозью, а потом осыпался мелкой снежной пылью. Прямо на грязный, покрытый пятнами крови пол.
Юноша облегченно выдохнул и… изумленно вытаращил единственный глаз: крошечные снежинки, подхваченные его дыханием, взвились в воздух и превратились в серебряное облачко, напоминающее геральдический шлем с девятью решетинами [47] , повернутый в три четверти.
Вглядевшись в его серебристую поверхность, о т которой почему‑то тянуло грустью, он сглотнул подступивший к горлу комок и вздохнул:
— Да, т — ты прав, гра — а-афом мне уже н — не быть…
Шлем злобно оскалился, потемнел и превратился в топор. В тот самый, которым Бельвард учился отрубать конечности — с потертой рукоятью, покрытой замысловатой резьбой, со вмятиной на обухе и лезвием, наточенным не хуже родового меча отца.
Губы юноши искривила злая усмешка:
— Ага, пытался… Но толку?
От топора повеяло жуткой, затмевающей все и вся ненавистью. А через мгновение он заиграл алым, потек и обернулся огромной — с кулак — каплей крови, в которой отражался эшафот. И привязанный к колесу Бездушный…
Бельвард зажмурился и провалился в прошлое…
— …Ваша светлость, он потребовал пять сотен золотых! И еще по две сотни за каждый удар или касание факелом… — глядя на носки своих сапог, пробормотала Ульяра. — Итого тринадцать сотен? — деловито уточнил Коммин [48] .
— Пятнадцать… — оскалился отец. — Ты забыл, что его первым делом оскопят!
— ОскоПИТ! — подчеркнув последний слог, выдохнула мать. — Бельвард! А потом прижжет рану и отрубит этой твари и руки, и ноги…
Бельвард удовлетворенно кивнул — ни одному из его близких даже и в голову не пришло задуматься о цене, запрошенной за место помощника палача.
— Это еще не все, ваша милость… — Лоб, щеки и шея Ульяры покрылись безобразными алыми пятнами, а голос ощутимо задрожал: — Он сказал, что не выпустит его све… его милость на помост, пока не добьется от него нужной силы удара…
— То есть? — нахмурилась мать.
— То есть его милости придется… э — э-э… поработать… с заключенными… как минимум двое суток…
Увидев, что по щекам Ульяры потекли слезы, а ее рука осенила его знаком животворящего круга, Бельвард непонимающе выгнул бровь и… догадался, что она боится за его Посмертие!
Чувство нежности, которое он испытывал к девушке, чаще других согревающей его постель, мгновенно сменилось диким, всепоглощающим бешенством: она, выросшая в доме Уверашей и обязанная жаждать мести так же, как и ее сюзерен, смела верить в Бога, ее запрещающего!
— Скажешь хоть одно слово про Изумрудную Скрижаль или Вседержителя — и я начну свою службу с того, что вырву тебе язык!!! — вцепившись в рукоять кинжала, выдохнул он. И виновато поклонился отцу: — Прошу прощения за вспыльчивость, ваша светлость…
Ульяра рухнула на колени, как подкошенная, и затряслась в беззвучных рыданиях.
Благосклонно кивнув Бельварду, граф Ильмар подал корпус вперед и вперил взгляд в коленопреклоненную девицу:
— Передай своему свояку, что деньги значения не имеют. И что мой с… что его помощник приступит к выполнению своих обязанностей уже сегодня ночью…
«Умрет… Обязательно…» — усмехнулась капля. И у слуги Двуликого исчезла правая рука!
— Н — нет! Не так… — с трудом ворочая непослушными губами, пробормотал Бельвард. — Он дол… должен у — умереть от ма — а-аей руки!
Рука вернулась на место. Потом возле колеса появился он, Бельвард, и, зачем‑то проверив, как привязано запястье Бездушного, крутанул в руке топор…
— Да!!! Именно так!!! — восхищенно воскликнул юноша. И закусил губу, увидев, что эшафот куда‑то исчез, а капля, дрогнув, снова изменила форму. На этот раз превратившись в тонкую женскую кисть, сжимающую арбалетный болт!
— И она… тож — же… у — умрет… — поняв намек, пообещал он. — Т — только на — а-амного м — медленнее и ба — а-алезненнее, чем он…
— Ваша милость, просыпайтесь! Ну же!!! — Несмолкающие причитания, раздающи еся прямо над ухом, заставили Бельварда открыть глаза.
Белое пятно перед левым оказалось подушкой. А черное, клубящееся нечто перед правым…
«Правого глаза у меня нет…» — невесть в который раз за сутки угрюмо подумал он и заскрипел зубами.
— Ваша милость, там… кажется… ваша маменька приехала… — выдохнул Ясс. — И… это… кажется, она… э — э-э… знает…
— Где она? — перепуганно спросил юноша и торопливо откинул в сторону одеяло.
Ответа не потребовалось: входная дверь распахнулась от могучего удара Мельена Бера, и Бельвард, услышав гневный вопль своей матери, обреченно закрыл единственный глаз.
— Ясс, ты — труп!!!
— Ваша светлость, я…
Коротко свистнула сталь, забулькало горло, перехваченное молниеносным ударом, — и Бельвард, догадавшись, что означает это бульканье, взвыл чуть ли не на всю Ремесленную Слободу:
— Маменька, он не виноват!!!
Графиня Марзия Увераш не обратила на его слова никакого внимания:
— Мельен?
— Да, ваша светлость?
— Выброси падаль на улицу…
Еще до того, как прозвучало последнее слово, могучая длань Бера вцепилась в нагрудник бьющегося в агонии тела и одним движением метнула его в окно.
— Кресло!
Дверь грохнула еще дважды, потом зашелестела сминаемая ткань, и к плечу Бельварда прикоснулась холодная, как лед, рука:
— Рассказывай!
— Она возвращалась из дворца… — обреченно выдохнул он. — Одна… Когда двое Серых затеяли свару прямо посередине Дворцовой, карета остановилась…
— Дальше!
— Мы выстрелили… Конюх и один хейсар умерли сразу… Второго — задело… Она — увернулась…
— Что, сидела на переднем диване? — язвительно поинтересовалась мать.
— В карету стреляли сразу трое… — угрюмо буркнул Бельвард. — Вдоль обоих диванов и по центру кареты… Все трое — попали… Туда, куда целились… А на нее, наверное, смотрели Боги…
— Что дальше?
— Горец, раненный в плечо, рубился как Барс [49] . И, если бы не Ясс… — тут юноша с трудом удержался от стона, — он добил бы и меня!
Мать скрипнула зубами и прошипела:
— Ясс отвечал за тебя головой! Но не уберег…