Олег сказал раздраженно:
– Да что получилось? Еще ничего не получилось. Так, первые робкие шажки…
Прелат вскинул ладонь.
– Цель слишком высока! К ней идти еще долго, Олег. Это для простонародья рассказываем о скором пришествии Христа. И о близком конце света. На короткие дистанции они еще могут согласиться, а вот на тяжкий путь во много поколений… гм…
Олег обронил:
– За выдуманным.
– За мечтой, – поправил прелат строго. – За Великой Мечтой. Ты ведь знаешь, если человеку долго говорить, что он свинья, то вскоре захрюкает. Если вот так выдавливать из него свинью, хотя бы по капле в поколение, то, глядишь, через тысячу лет сделаем вообще ангела.
– Не сделали, – отпарировал Олег сварливо. – Как раз тысячу уже давите.
– Ну и что? Это государства за тысячу лет на одной и той же земле рождаются и умирают по много раз, а церковь только растет и крепнет. Я могу тебе предсказать, что вот пройдет еще тысяча лет, многие королевства исчезнут, многие появятся, мир станет другим, но церковь будет еще сильнее и в большей славе, чем сейчас. И люди станут праведными, чистыми, благородными и нравственными все до единого!
Олег подумал, спросил с сомнением:
– Это в двухтысячном году?.. Посмотрим-посмотрим.
Щеки настоятеля залила восковая бледность. Томас с испугом понял, что отец Крыжень представил себе бездну лет, отделяющую от этого невероятно далекого двухтысячного года, язык его в ужасе примерз к гортани, только в глазах жалость к человеку, которому суждено ждать прихода Христа на землю.
Олег встряхнул мешок, завязал веревкой, одеяло осталось на скамье, в глазах грозное веселье. Томас сказал торопливо:
– Да и это может не понадобиться.
– Верно, – согласился Олег. Он повернулся к прелату, тот смотрел на него с бессильным гневом, в то же время умоляюще. – Пожалуй, могу наконец сформулировать, почему я, поступая, по-вашему, как христианин, так и не стал им. Учение Христа – лишь инструмент в руке одной из организаций по исправлению человека, по выдавливанию из него скота и зверя. Понятно, что говорю о церкви? Вы, отцы, говорите, если что недоступно. Я создавал эти инструменты не один раз… одни удачные, другие – нет… Церковь – очень удачный, даже самый удачный инструмент из всех когда-либо созданных. Ее создал Павел, у Павла были неплохие подсказчики. К счастью, среди них уже не было Иисуса, чистого сердцем поэта, который в житейских делах был очень непрактичным и наломал бы дров. В отличие от Павла.
Прелат хмурился, сказал с неудовольствием:
– Меня в Ватикане обвиняют в резкости высказываний, но послушать твои речи…
Олег отмахнулся.
– Я лишь объясняю, почему я, будучи, по твоим словам, христианином в делах и поступках, не объявляю себя им. Знаешь, на самом деле у Бога нет религии. И Бог наш – не христианин.
Прелат отшатнулся.
– Кощунство!
Олег сказал терпеливо:
– А ты сам подумай. Вот прислал он на землю сгусток своей воли, что вошел в невинную девушку по имени Мария, родился уже в телесном облике человека, научился говорить, писить и какать, улыбаться, размахивать ручками, в детстве помогал мужу Марии плотнику Иосифу… вообще-то он к рождению такого сына поднялся уже до столяра, строгать доски. Словом, не только все принимали за человека, но он в самом деле был человеком. И когда начал формулировать правила, исполняя которые человек стал бы чище, лучше и ближе к идеалу, ориентировался на привычный ему образ жизни окружающих его людей.
Настоятель открывал и закрывал рот, багровый от ярости, то и дело бросал взгляды на прелата, однако тот слушал настороженно.
– Продолжай, – буркнул он, – пока все верно, хотя и коробит отсутствие уважения в твоей речи.
– Уважение есть, – отметил Олег, – нет чрезмерных восхвалений, чем вы все грешите и что коробит умного человека. Так вот, христианство – это слово человека, сформулированное человеком и для человеков… того времени и окружения. Если это и есть слово Бога, то это слово сильно искажено… нет, не искажено, а сильно адаптировано к простым умам окружавших Христа людей.
Прелат подумал, выпрямился, лицо стало значительным.
– Да, пути Господа неисповедимы, – согласился он с достоинством, – не человеческому уму понять их. Мы можем понять только приближенно, по слабым аналогиям.
Олег забросил мешок за плечи, подвигал ими, устраивая между лопатками поудобнее.
– Ну вот и все выяснили! – сказал он легко. – Христианство – один из путей улучшения человечества, согласен – лучший. Но христианство еще не слово Бога, а лишь грубая адаптация к умам тогдашним…
– И нынешним, – быстро сказал прелат. – Разве не видишь, что от того христианства остался только краеугольный камешек?
Олег отмахнулся.
– Это замечательно. Однако лично я могу, как полагаю, усвоить истину и повыше. Во всяком случае, попытался бы. Поэтому мне мало христианства. Я готов к более близкому видению Бога, постижению его замыслов, его идей и желаний. А христианство – да, оно великолепно… для этих людей и этого времени.
Он сделал шажок в сторону двери, прелат открыл рот, намереваясь возразить, как вдруг в келье вспыхнул ослепительный свет. Отец Крыжень ахнул и пал на колени, прелат заслонился было рукой, но свет не жег глаза, даже не слепил. Стена из неотесанных глыб исчезла, взору открылась бесконечная равнина. Зашелестели крылья, и, заслоняя мир, возникла фигура из белого пламени. За спиной красиво и страшно колыхались огромные белоснежные крылья, тоже пламенные. Проявился ангел в белом хитоне до полу, на лице только выделяются глаза, похожие на озера расплавленного золота.
Прелат рухнул на колени вслед за отцом Крыженем, захлебываясь от неземного восторга. Дрожащая рука начала делать крестные знамения. Ангел шагнул вперед, прекрасные золотые волосы красиво падают на плечи, весь облик дышит гордостью и достоинством. Он протянул обе руки вперед ладонями вверх, раздвинул на ширину плеч, и между ними вспыхнула слепящая молния.
Томас прижался к стене, глаза полезли на лоб. По бледному лицу прелата хлынули слезы восторга, счастья и экстаза, он задыхался от счастья и благоговения, Олег же смотрел на ангела с подозрением, насупившись.
Молния в руках ангела превратилась в огненный меч, узкий и длинный. Меч быстро остывал, темнел, проступили вырезанные неземной мощью знаки на лезвии, крестообразная рукоять заблистала драгоценными камнями. В полной тишине слышалось тихое потрескивание да задыхающийся голос отца Крыженя, он захлебывался благодарственными молитвами.
– Это твой, – проговорил ангел таким чистым хрустальным голосом, что у настоятеля и прелата подпрыгнули сердца в неземном блаженстве.
Олег покачал головой.
– У моего лезвие поширше.
– Твой, – повторил ангел звеняще. От него ширился чистый радостный свет. – Сим победиши.