– Не люблю, – буркнул Олег. – Я больше ласковым словом.
– Ласковым словом и обнаженным мечом, – сказал ангел, – добьешься большего.
Олег вздохнул, отец Крыжень ахнул, когда этот нехристь легко взял из простертых рук ангела божественный меч. Ангел тут же шагнул назад, огромные огненные крылья пошли вперед, облегая его тело из белого огня в блистающий кокон. Сияние стало ярче, а Олег, рассматривая меч с оттопыренной скептически губой, буркнул:
– А ножны?
Ангел исчезал в божественно прекрасном сиянии, из чистого света донесся тающий голос:
– Сам…
Олег хмыкнул, повертел меч в руке. Томас ожидал, что отшельник по примеру воинов начнет махать и прыгать, проверяя балансировку, станет делать выпады, надо же привыкнуть к новому оружию, но Олег лишь сдвинул плечами, небрежно подбросил меч… и тот исчез.
Прелат бросился к тому месту, где явился ангел, распростерся на холодных плитах, его трясло, он плакал и смеялся, молился и выкрикивал славословья. Олег в задумчивости посмотрел на него, плечи отшельника сдвинулись, он повернулся и вышел из кельи.
Олег легко вскочил в седло, Томас сбежал по ступенькам и замахал руками.
– Ты чего?..
– Пора, – ответил Олег лаконично. Усмехнулся: – Не боись, без тебя не уеду.
Томас проворчал, скрывая испуг:
– Да кто тебя знает. Вон ты какой, оказывается…
– Какой? – полюбопытствовал Олег.
Томас взобрался в седло, повернул коня к выходу из монастыря. Из здания торопливо спешили прелат, настоятель и несколько свободных монахов. Прелат перекрестил отъезжающих широким уверенным жестом, монахи дружно затянули молитву могучими тоскливыми голосами, от которых мурашки побежали по шкуре.
Томас проехал, держа шлем на сгибе руки, ветерок красиво трепал белокурые волосы, нежные, как у молодой девушки. Олег скромно двинулся следом, монахам небрежно махнул рукой, словно отпуская их с тяжелой работы на отдых.
Под копытами сочно трещали зеленые стебли, на солнце блистают, как осколки слюды, блестящие крылья множества стрекоз, прыгают кузнечики, крупные жуки висят на листьях и пьют сок, но Томас посмотрел вперед, и холодная рука стиснула сердце.
Чернота, отброшенная святостью отобранных и записанных слов, наваливается на барьер всей немыслимой тяжестью, прогибает, продавливает, ищет щели.
Воздух быстро пропитывается зноем, от близости болота постоянно парит, словно перед грозой, травы и цветы пахнут одуряюще, будто стремятся перебить смрад, который, кстати, ожидает их там, за зеленой чертой. Зелень травы расцвечена голубыми и синими васильками, прозрачнокрылые стрекозы носятся стремительно, хватают на лету только им видимых мошек, зависают в воздухе и подолгу рассматривают копошащуюся внизу живность.
Кони фыркали и отказывались идти в черную слизь, когда за спиной останется зеленый мир с сочной травой, зелеными кустами и деревьями. Томас бранился, твердой рукой направлял жеребца в грязь, тот наконец покорно вздохнул и пошел, брезгливо вздергивая голову, чтобы даже не видеть эту мерзость.
Смрад ударил в ноздри, едва переступили границу между зеленью и слизью. Олег ехал задумчивый, к чему-то прислушивался. Томас спросил с недоверием:
– Ты уверен, что едем хотя бы в ту сторону?
– Не совсем, – ответил Олег, – так, предполагаю… Тебе не кажется, что в этом смраде есть свое очарование?
Томас дернулся от неожиданного вопроса.
– В смраде?
– Да.
– Ты в своем уме?
– Вроде бы, – ответил калика кротко. – А ты никогда не обращал внимания, как мухи кидаются на говно, что ты оставляешь после себя? А ведь сто тысяч мух не могут так уж сильно ошибаться!
Томас сказал раздраженно:
– Так то говно. И мухи!
Темно-фиолетовое небо с широкими синими полосами, но оттенок недобрый, зловещий, у Томаса при взгляде на него пошли мурашки по телу. Темно-багровые тучи, словно осыпанные окалиной, бегут торопливо, будто в предчувствии беды, опускаются опасно низко, еще чуть – и начнут цепляться за кончик его копья.
Томас подумал и пристроил копье горизонтально.
– Люди тоже разные, – проговорил Олег после долгой паузы. – И вкусы у них различаются. Я в своих странствиях встречал такие обычаи… гм… Некоторые даже сам придумал и ввел в обиход. Сейчас не знаю, как вывести.
Томас окинул взором бескрайнее море грязи.
– Хочешь сказать, что и это… может кому-то нравиться?
– Наверняка, – ответил Олег убежденно. – Я встречал, встречал… Все зависит от точки зрения. В этой грязи живут черви, личинки стрекоз, пиявки, а там, на островке, который мы оставили, стрекозки и бабочки. Чем они лучше? Червячков Господь тоже творил с тщанием и любовью.
Томас сказал с возмущением:
– Глупости какие говоришь! Лучше потому, что лучше. Господь сотворил мир не для себя, понял? На хрен ему этот мир, он их может столько наделать, что самому станет тошно! Аллах ничего не делает для себя, а все – только для человека, как сказано в первой же суре…
Олег поправил с насмешливой улыбкой:
– Это священники придумали, чтобы не спрашивали: может ли Бог создать такой камень, который не смог бы поднять…
– Неважно, – огрызнулся Томас. – Все сделано для человека! А человек сам выбирает, что ему нравится, а что нет. У нас, как рассказывал полковой прелат, свобода воли. Даже у простолюдинов, представляешь?
– Не представляю, – ответил Олег.
Томас поскреб в затылке.
– Я тоже пока не представляю, – признался он, – но полковому прелату верю.
Олег кивал, вроде бы соглашался, но сказал совсем уж неожиданно:
– А те, кто не принял вашего Господа, могут считать иначе. И вкусы у них могут быть иными… Смотри, видишь вон тот туман?
– Еще бы, – буркнул Томас.
Клочья тумана плавают везде, но там, куда указывал Олег, словно грязное облако осело на землю и уплотнилось под своей тяжестью. Там даже грязь, казалось, просела, хотя туман настолько плотный, что больше напоминал огромный стог немытой шерсти.
Томас зябко передернул плечами.
– Вот чего не люблю, – заявил он, – так это болот и этих… туманов!
– Да, – согласился Олег, – в Святой Земле нет ни того, ни другого… Но ты зачем-то вернулся в Британию?
Томас промолчал, со стуком опустил забрало и покрепче стиснул копье. Туман всегда стелется над поверхностью, а поднимается на высоту дерева разве что когда его много, но чтоб вот куча держалась на месте, не расползаясь, это точно дьявольская магия, недоброе колдовство. А раз так, то благородный рыцарь обязан вступить в бой.