— Ну, слава богу, — прошептал рядом Егор, — не перевернулась. Значит, к добру! — И, заметив, что Алексей опять ждет объяснений, торопливо прошептал:
— Если чашка перевернется вверх дном, значит, духи не приняли жертву и надо их по новой умасливать. — И, улыбнувшись, добавил:
— Посчитали, сколько чашка кругов сделала?
Алексей пожал плечами. Откуда ему было знать, что это тоже имеет значение.
— А я посчитал, — расплылся в улыбке Егор, — через Пятнадцать деньков Адонай родит. Того гляди, Алексей Дмитрич, в крестные к дитяте пойдете, конечно, если до того со всеми делами расправимся. — И он быстро перекрестил ся, посчитав, видимо, что на последствиях камлания это никак не отразится.
А шаман в это время уселся на черную кошму, взял в левую руку бубен, а в правую колотушку из рога марала.
Мерно ударяя колотушкой по бубну, отчего тот звучал то тише, то громче, шаман втягивал в себя воздух и что-то при этом выкрикивал. И к величайшему своему изумлению, Алексей заметил, как исчезают, словно тают в воздухе, одна за другой рубахи, вместилища душ прежних шаманов. Он потряс головой, чтобы понять, что это ему не снится, но рубах на веревке от этого не прибавилось, а окружавшие его люди не обратили на их исчезновение ровно никакого внимания.
Вероятно, привыкли и не к таким чудесам.
Сидевший рядом с ним Егор, сложив руки на колеях и прикрыв глаза, раскачивался в такт мерным ударам бубна, но Алексей решил не поддаваться колдовским чарам и просмотреть весь обряд до конца. Он мужественно сопротивлялся желанию закрыть глаза и тоже отдаться весьма приятному чувству отстранения от всего сущего, сравнимого разве что с купанием в теплой воде. Звуки обволакивали, завораживали, казалось, еще мгновение — и ты, невесомый, почти как тополиный пух, как зонтик одуванчика, воспаришь вдруг ввысь, в немыслимые дали, куда вслед за дымком благовоний устремляются и исчезают звуки бубна и шаманских песнопений.
А шаман продолжал камлание. Он то вскакивал на ноги, то опять усаживался на кошму. Голос его то возвышался и звучал резко и пронзительно, напоминая клекот беркута, то опускался низко-низко, и в нем слышались грозный рык медведя и рычание барса. А то вдруг его душа воплощалась в коня, и он принимался скакать возле огня, высоко взметая колени, и, словно кнутом, охаживал себя колотушкой, издавая ржание, на которое откликались кобылицы в загоне.
И тут же бубен превращался в лодку, а колотушка в весло…
И шаман греб ею, казалось, изо всех сил, будто спасался от настигающей его неминучей беды. Он оглядывался по сторонам, вжимал голову в плечи от ужаса, а то вдруг выкрикивал что-то угрожающе и пронзал невидимого врага колотушкой, как копьем. И голос его при этом звучал то горделиво и даже чуть хвастливо, как у человека, сладившего с опасным врагом, а то едва слышно, как у смертельно уставшего путника.
Нет, не легким было это путешествие в мир духов! И не зря пот обильно струился по лбу и щекам шамана. И даже нависшая на лицо тесьма не скрывала его провалившиеся глаза и залегшие под ними морщины.
Наконец шаман опустился на колени возле Адонай, достал из кармана шубы обрывок веревки и клок овчины и принялся плевать на них, теребить, потом даже вскочил на ноги и начал топтать их, всякий раз что-то приговаривая, и, судя по интонации, в выражениях не слишком стеснялся.
Ермак в это время бросал поочередно палочки с салом в огонь, а Адонай низко кланялась каждому его сполоху.
— Так они болячки всякие прогоняют, чтобы дите здоровым на свет объявилось, да и сама Адонай чтоб не маялась при родах, — пояснил Егор. Он еще не до конца пришел в себя и смотрел на мир слегка осоловевшим, будто после долгого сна, взглядом.
Шаман вновь ударил в бубен и вдруг, дико вскрикнув, отбросил его в сторону и схватился за живот. Алексей вытаращил глаза, хотя чему было удивляться? Сегодня он насмотрелся и не таких чудес! Прямо на глазах из-под шубы шамана выпер живот, даже больший, чем у Адонай. Он упал на кошму и принялся изгибаться и истошно кричать, будто и впрямь собирался вот-вот родить ребенка. Так он бился в судорогах и голосил минут пять, пока из-под подола вдруг не выкатился ослепительный шар и тут же исчез в очаге, оставив после себя сгусток дыма, похожий на детскую фигурку.
Шаман сел и выдохнул из себя воздух. И в этот момент Алексей увидел, что все восемнадцать рубах совершенно непонятным образом вновь оказались на своих местах. А шаман спокойно произнес несколько слов на родном языке.
Егор хлопнул ладонью по колену и с восторгом посмотрел на Алексея.
— Точно я сказал, Алексей Дмитрич! Через пятнадцать деньков следует ждать Ермашке пацана. Роды трудные будут, но Адонай — баба молодая, справится!
Шаман снова что-то выкрикнул, возможно, чтобы прекратить восторженные возгласы и поздравления, которые обрушились на хозяина юрты. Все вмиг замолчали и почему-то испуганно уставились в сторону гостей. А Ермашка перебрался на кошму к Алексею и серьезно посмотрел на него:
— Шаман сказал, что желтоволосого батыра ждет в гости Эрлик-хан — правитель нижнего, мертвого мира. Он должен еще камлать, чтобы понять твою судьбу.
— Что ты несешь? — рассердился Егор. — Какой еще, к дьяволу, Эрлик-хан? И при чем тут Алексей Дмитрич?
— Шаман не врет. Сказал — камлать надо, значит, надо! — произнес упрямо охотник. — Эрлик-хан шутить не любит…
— Что я должен делать? — Алексей улыбнулся, хотя неприятный холодок поднялся по позвоночнику и затерялся где-то на уровне шеи. Чудеса чудесами, но даже знаменитый маг Иоганн Коцман, с которым он встречался в Киеве и в Вильно во время своих блужданий с цирком шапито, не смог бы вернуть в мгновение ока из небытия почти два десятка рубах, а чашки летали из его рук только на пол. В состоянии подпития маг становился поразительно неуклюжим и косоруким.
А шаман тем временем готовился к новому камланию.
Выпил воды, принял трубку от сеока, затянулся во всю силу легких и медленно выпустил дым через ноздри. Взял бубен и подержал его над огнем, чтобы тот набрался силы от могущественного духа огня. Женщины, боязливо оглядываясь, торопливо покинули юрту, а мужчины расселись вокруг очага, молча наблюдая за шаманом, и лишь изредка бросали короткие взгляды на Алексея и столь же быстро отводили глаза.
Таной тем временем высвободил из-под шапки и распустил по плечам длинные космы седых волос и, шепча заклинания, принялся намазывать щеки золой. Глаза его блестели.
Откинув с лица тесьму, он вытащил из-за пазухи кожаный кисет. Достал из него щепоть какого-то бурого вещества и бросил в огонь. Из очага повалил в небо густой сладковатый дым.
Шаман опустился на колени и вновь взял в руки бубен.
Закрыв глаза, он ударил в него колотушкой. И, стиснув зубы, повел вдруг звук, забирая все выше и выше, завершив его всхлипом и речитативом непонятных заклинаний. Он повторил это несколько раз, причем с каждым разом все убыстряя и убыстряя темп. Рот его исказился, в уголках губ показалась пена. Бубен в его руках то грозно рокотал, то стонал и плакал, как женщина. А шаман вскочил на ноги и, опустив бубен почти до земли, закричал внезапно чайкой, потом филином. Прислушался, подпрыгнул на месте, отметив прыжок быстрым дробным стукотком колотушки по ободу бубна.