Он наморщил лоб, припоминая. Нет, это уж ему явно не приснилось! Червонец и пластинка определенно были. Но куда ж они исчезли? Потерять их он не мог, неужто кто-то украл, пока он спал? А где же револьвер? Рука его метнулась за пазуху, потом за спину… На лбу выступил пот. «Смитвессон» исчез так же, как и все остальное!
Алексей забеспокоился, попытался рывком повернуться на бок и застонал от боли. Перед глазами опять все поплыло, к горлу подступила тошнота, а в ушах зазвенело, пронзительно и визгливо, будто кто-то специально, издеваясь над ним, дергал и дергал за одну балалаечную струну.
«Что со мной?» — успел подумать он и опять провалился в пустоту и мрак. А когда снова пришел в себя, была ночь.
В ноздри ему ударил запах прогорклого масла, чеснока, лежалой соломы, человеческого пота и отстоявшегося дыма.
Где-то рядом во тьме похрапывал человек. С другой стороны доносилось сухое покашливание, там кто-то курил, и ко всем прочим запахам добавился еще запах крепкого самосада.
— Где я? — спросил Алексей. Голос его прозвучал совсем слабо, но был услышан.
— Твоя сипи. Сипи, капитана. Моя потунда [42] , — ответил старческий голос, а ноги зашаркали по соломе, видимо, прикрывающей земляной пол.
Алексей почувствовал, как ему приподняли голову.
У самых губ оказалась пиала с водой. Он сделал несколько глотков. Вода была горьковатой на вкус, но приятной.
Передохнув, он сделал еще пять или шесть глотков.
— Шанго [43] , капитана! Сипи, — стоявший над ним человек произнес еще несколько слов, которые Алексей не понял, и отошел.
«Китаец! — догадался он. — Однако куда меня занесло? — Алексей потянул носом, вдыхая необычный запах. — Это явно не Тесинск, но и не слобода!»
Вдруг в памяти явственно прозвучали чьи-то голоса: «Ты кого приютил? — выкрикнул злобно один. — Это ж — легавый, что на завод приехал! Ты что, совсем рехнулся, Тимоха?» А второй, хриплый, все время отдувавшийся, как после долгого бега, спросил с испугом: «Думаешь, вышли на нас, Степка?» — «А что, сам не видишь? — еще больше распалился первый. — Зря, что ли, он к Хатанге ездил? И червонец с умыслом прихватил. — И уже тише, но с бешенством:
— Ты зачем, падаль такая, вздумал обратно червонцы скупать да еще полтину доплачивать?» — «Дык я…» — поперхнулся второй и закашлялся сипло, с отдышкой. «Дык я», «дык я»… — передразнил его первый, — твои же людишки тебя и заложат в первую очередь! Припрячут червонцы до поры до времени, а потом сдадут полиции, дескать, ни сном ни духом…». — «Ты ж говорил, не подкопаются!» — произнес тоскливо второй.
«Здесь не подкопаются, а ежели отправят в Североеланск, в Пробирную палату — там живо разницу определят… — ответил первый голос с явной издевкой и осекся:
— Кажись, пошевелился?» Тяжелый запах изо рта ударил Алексею в нос. Видимо, говорившие нагнулись над ним. Он попытался разлепить тяжелые веки. Не получилось. И застонал от бессилия.
«Ишь, стонет! — пробурчал второй. — Пусть только придет в себя! Я у него все жилы вытяну, но узнаю, что легавые против меня затевают». — «Да уж, будь ласков! — Первый, похоже, усмехнулся и предупредил:
— Его, поди, уже ищут, могут и сюда нагрянуть. Отправь его к Тобурчину на табор от греха подальше. Пусть в тайге спрячут. А как только очухается, я сам им займусь. У меня с ним свои счеты…»
Алексей попытался вспомнить: кто такой Тобурчин? И что за счеты могут быть с ним у человека, голос которого ему был совершенно не знаком? Но тяжесть сдавила виски, и он не стал ломать голову над новой загадкой.
«Жив — и ладно! Главное, что жив! — подумал он радостно. — Тюндюк не захлопнулся!» И он опять провалился в сон…
Проснулся Алексей от шума. За стеной спорили два голоса, но, как он ни силился, не разобрал ни единого слова.
В кошму, на которой он лежал, рядом с его лицом уткнулся косой солнечный луч. Если судить по лучу, то еще рано: солнце стояло низко, видно, совсем недавно взошло. Но Алексей ошибался. Уже вечерело, а сам он проспал более шестнадцати часов.
Сон благотворно сказался на нем: боль в спине поутихла, а голова прояснилась. И он с интересом стал осматривать помещение, в котором находился. Оно походило на юрту, только без дымохода в крыше. Он лежал на низкой лежанке, на воняющей овцами толстой кошме и укрыт был старым овчинным полушубком. Одно из окон оказалось дверью, верхняя решетчатая часть которой была оклеена промасленной бумагой. Такой же бумагой заделано и окно, единственное или нет, Алексей этого не рассмотрел, потому что боялся растревожить больную спину и голову. Удивило его то, что в Нижнем углу окна был вставлен осколок стекла, через который солнце и высвечивало толстый столб пыли, висящей в воздухе. Но он продолжал осматриваться дальше.
От потолочной балки к стенам протянулись березовые шесты. На них висели связки каких-то трав и кореньев, а также — лука и чеснока. От круглого котла, вмазанного в низкий очаг, поднимался пар, и запах варева щекотал ноздри. Алексей почувствовал, что ему прямо-таки нестерпимо хочется есть и пить.
— Эй, кто-нибудь, отзовись! — позвал он, надеясь, что это прозвучало громко.
Разговор за стеной оборвался. Тотчас приоткрылась дверь, и в юрту неслышно скользнул старик китаец в засаленном стеганом халате. Увидев, что Алексей глядит на него, приветливо закивал головой, заулыбался.
— Чифан, чифан! [44] .
Старик принес две чашки — одну с бульоном, в котором плавали редкие блестки жира, вторую — с мелко нарезанными овощами. Вместо хлеба он покрошил в бульон ржаной сухарь.
Алексея старик осторожно повернул на левый бок, подсунул ему под спину полушубок. Одновременно он поддерживал голову Алексея и чашку с бульоном. «Вот бы кто посмотрел на меня сейчас. Смех и грех! Младенец, да и только!» — думал Алексей, наслаждаясь теплым бульоном, попахивающим зеленью и чесноком. Затем старик кормил его овощами, ловко подхватывая их палочками, и оба они смеялись — Алексей несколько смущенно над своей беспомощностью, а старик над его разыгравшимся аппетитом.
Старик говорил что-то по-китайски, беспрестанно улыбаясь.
Алексей не понимал ни слова, но воспринимал его речь по-своему: дескать, ешь, парень, больше, поправляйся! И он не заставлял себя упрашивать.
Через пару дней Алексей уже садился на своей жесткой постели. Однажды, воспользовавшись отсутствием старика, он отважился спустить ноги с лежанки и попытался встать.
Но у него так закружилась голова, что он опрокинулся на спину прежде, чем довел свою затею до конца. В таком положении его и застал китаец, возвратившийся в юрту с охапкой дров.
Уложив Алексея, китаец долго и сердито выговаривал ему, должно быть, за несерьезность поведения. Тот блаженно улыбался в ответ: