— Ни, дядька Иван! Мы-то никому не покажем! — принялся убеждать его Шурка. — Мы осторожно! Мы знаем как!
А Сашка солидно добавил:
— Мы трубу рубахой обмотаем, а к шиликунам со стороны реки подкрадемся. Там кусты густые, уйдем сразу, если кто нас заметит.
— Все ж лучше наблюдать по очереди, чтоб утомительно не было! Замечайте все, особенно то, что покажется вам необычным, — Иван принялся наставлять близнецов. — Вечером доложите, что увидели.
— А ночью тоже за ними следить? — полюбопытствовал Шурка.
— Ночью спать надо, а не в засадах сидеть, — остудил его пыл Вавилов.
— Дядька Иван, — Сашка замялся, словно сомневался какое-то время, стоит ли посвящать взрослых в то, что явно не давало ему покоя. — Я знаю, как к тем ящикам подобраться, что в палатке у главного спрятали. Смотрите, — он вытянул руку в направлении лагеря, — там бугорок и канавка сзади палатки. Я с вечера по кустам к бугорку подползу и спрячусь.
А как стемнеет, по канавке щучкой… Дождусь, когда из палатки все выйдут, и…
— А вот этого не смей! Никаких щучек! — погрозил ему кулаком Иван. — Не хватало твоему отцу неприятностей за ваше самовольство. Бог с ними, с ящиками! Что мы вдруг засуетились? Пушка, снаряды? Крепость им, что ли, штурмовать? Выкиньте эту чепуху из головы!
Сашка с Шуркой быстро переглянулись, но приняли такой покорный вид, что Алексей тут же понял; плевать они хотели на запрет Ивана. А отважные действия в тылу врага они начнут тотчас, стоит только взрослым отвернуться. Несомненно, и индусов, и проводников они уже зачислили в список своих заклятых врагов, иначе не наделили бы их весьма обидной в сибирских краях кличкой «шиликуны».
В это время Никита Матвеевич показался из палатки.
Голдовский сопровождал его до границ лагеря. На прощание они пожали друг другу руки. Атаман хлопнул Иннокентия Владимировича по спине, оба засмеялись. Голдовский вернулся в палатку, а Шаньшин резво вбежал на гору. И лишь слегка запыхавшись, остановился рядом с гостями. Был он в самом добром расположении духа, а блестевшие глаза и испарина на лбу однозначно выдавали причину хорошего настроения и столь долгого прощания с Голдовским. Да атаман и сам не скрывал этого.
— А этот англикашка — ничего мужик. По-нашенски плохо, но балакает. И водку пить — будь здоров! Меня, правда, пойлой своей угостили! Чистый самогон! «Виски», что ли, по-ихнему называется? Но забирает! Особливо по жаре! — Он достал из кармана огромный носовой платок и тщательно протер им лицо. Затем расправил усы и окинул Алексея и Ивана довольным взглядом. — Главное, они мне все обсказали.
Зачем, дескать, в нашу тайгу пожаловали. И по каким таким делам он прорву людей за собой таскат. Толмач у него толковый, Иннокентий Владимирович, по-ихнему так и шпарит, так и шпарит, и к тому ж большой ученый! Хорошо наши места знат.
— Он ученый по бабочкам и букашкам, что ли? — вполне невинно поинтересовался Вавилов.
— Ни! — покачал головой атаман. — Не по букашкам!
Оне здесь по диким людям промышляют…
— Каким еще диким людям? — напрягся Иван. — По староверам?
— Да нет, какие там староверы? Разве ж они дикие? — отмахнулся Шаньшин. — Оне по всему свету места такие определяют, где настоящие дикие люди до сих пор встречаются.
Оне, конечно, больше на обезьян смахивают, но уже на двух ногах ходят, на зверье с дубьем, а то и с каменным топором охотятся. А некоторые, говорят, даже огнем пользуются. Это мне Иннокентий Владимирович объяснил. Меня они тоже расспрашивали, правда ли, что в горах за Тензелюком подобные люди водятся.
— И что ты им, Никита Матвеевич, поведал такого любопытного? — поинтересовался Иван.
Но атаман уловил насмешку в его голосе и насупился.
— Смейтесь, Иван Александрович, смейтесь! Только сколь я здесь живу, столь про дикого человека рассказы и слышу. Инородцы его Кзыл-оолом кличут. Рыжий мужик, значитца. Дед мой рассказывал, ему лет тридцать было. Поехали в тайгу охотиться с братовьями. Они ушли капканы проверять, а дед остался кашеварить. Вдруг слышит, собаки, что с ним остались, не залаяли, а заскулили как-то странно. А следом кто-то в дверь стучит. Ну, он подумал: братья вернулись.
Кричит, дескать, чего ломитесь, отворено ведь! Тут открывается дверь, и через порог ступает мужик огромного роста, в звериные шкуры закутан по самое не могу, но босиком и весь рыжим волосом зарос. Борода чуть ли не по колено, а рука вся в крови. Дед мой онемел, ноги словно к полу приморозило.
А мужик подходит к нему, руку раненую протягивает и мычит что-то. Понял дед, что помощи просит… Посмотрел, а рана нехорошая. Похоже, волчара его рванул. Словом, забыл он про страх, промыл ему рану, медвежью желчь приложил, сухим мхом засыпал, тряпкой чистой забинтовал. А мужик этот на стол глядит, где мяса кусок лежит да каравай хлеба, а слюна аж по бороде бежит. Тогда дед сгреб все, что было, со стола, завернул в тряпицу и рыжему в здоровую руку сунул. Тот опять замычал что-то и ушел. Вечером братовья поначалу на смех деда подняли. Он им следы показывать на снегу, а они пуще того смеяться. Разыгрываешь, мол, от скуки! Только через три-четыре дня утром к порогу кто-то им тушу марала принес. А на свежем снегу те же самые следы разобрали, что дед показывал. Они из леса вели, а после назад возвращались… Собак по ним пустили, только те не пошли, скулили, хвосты поджимали. А лайки зверовые были, вдвоем медведя на задницу сажали. А тут испугались…
— Это что ж, из области народных преданий? — не сдавался Вавилов.
— Да, ладно тебе, Иван, — остановил приятеля Алексей. — Рассказывайте дальше, Никита Матвеевич! Я о таких людях слышал. Их в Альпах встречали и у нас на Кавказе.
Почему бы и в Сибири им не водиться?
— И то правда, — взбодрился от его поддержки атаман. — После того мужика, издалека только, и другие станичники видели, но ни к кому он так близко не подходил, как к моему деду. А добро он запомнил. Лет через пять у деда корова потерялась. По всей округе искали, не нашли, а через неделю, под утро, слышат, она у ворот мычит. Выскочили, глянь, точно блудня объявилась. За рога к забору притянута и той самой тряпкой, что дед рану Кзыл-оолу перевязал. И вымя в порядке, не разбухло от молока. Похоже, доили ее, корову то есть…
Иван язвительно хмыкнул, но Алексей осуждающе посмотрел на него. И Вавилов подчеркнуто покорно вздохнул и устремил свой взор на атамана.
— А тебе, Никита, приходилось этого рыжего встречать?
— Нет, бог миловал, — развел тот руками.
— Так он уже дуба наверняка дал, — не выдержал, рассмеялся Иван. — Это ж сколько лет прошло, когда твой дед его видел?
— Может, и помер, — вздохнул атаман, — только старики сказывали, что не одного его видели. А, кажись, с бабой евоной. Она ростом поменьше и с дитем. А Иннокентий Владимирович сказывал, что в Тибетских горах их «снежными людьми» кличут…