— А если ты напорешься? — спросил угрюмо Сашка и покачал головой:
— Нет, не пойдешь! Заблудиться здесь, раз плюнуть! Авось сам найдется, не маленький уже!
Шурка всхлипнул опять, но перечить не стал и отошел к костру. Некоторое время все стояли молча. Усталость сгибала плечи, промокшая одежда липла к телу. Самое трудное в этот момент решиться пренебречь отдыхом и вернуться в проклятый завал, чтобы разыскать в непроглядной тьме отбившегося или завалившегося среди деревьев Воронка. Но ведь и лошадей нельзя оставлять одних…
Иван стащил с себя телогрейку, не торопясь выжал из нее воду, достал из кармана пару полураскисших сухарей и ломоть окорока — остатки обеда.
— Я иду с тобой! — крикнул он Шурке, и тот резво, забыв про усталость, вскочил на ноги.
— Возьми, замори червячка, — протянул ему окорок и сухарь Иван. Заткнув за пояс топор, он надел на руки грубые рукавицы из кожи сохатого. — Ладно, пробьемся как-нибудь! — подмигнул он Алексею. — Где наша не пропадала. Жалко паршивца, да и Шурка вон весь соплями изошел, точно девка!
В мокрой одежде казачок казался совсем щуплым. Он шмыгнул носом и направился вслед за Иваном в темноту, которая мгновенно поглотила их. Алексей смотрел им вслед, упрекая себя в нерешительности и восхищаясь Иваном, который устал едва ли не больше его, но первым поспешил на помощь, забыв о тех проклятьях, которые он посылал тайге, буре и темноте всего десяток минут назад.
Сашка тоже проводил ушедших взглядом, затем поднял его на Алексея. В слабом свете костра тот почти не различал его лица, но по голосу понял, что малец улыбается:
— Лексей Дмитрич, что это дядька Иван про девку помянул, если Шурка и так девка? Ей по закону реветь положено!
Только она держится, иначе мамка ни в жисть бы ее в тайгу с нами не отпустила. Да и мне зачем такая обуза, если по каждому поводу хныкать будет?
— Д-девка! — опешил Алексей. — Какая девка? Что ты болтаешь?
Сашка не выдержал и расхохотался во весь голос.
— Самая настоящая, только в прошлом годе косы остригла и батю допекает, чтобы разрешил через два года в казаки пойти служить вместе со мной. Она ведь с малых лет в седле.
Что с ружьем, что с саблей не хуже меня обращается. С нагайкой, правда, послабее и аркан хуже бросает, а так ни в чем не уступает, — с явной гордостью за сестру произнес Сашка и удрученно вздохнул:
— Мамка ругается, батя ворчит, а она никак смириться не может, что девкой родилась! И попробуй кто в станице ее задразни, так настучит по шее, что никто больше вякнуть не посмеет.
— Вот так новость! — покачал головой Алексей. — У меня даже ни капли сомнения не возникло, что это твой брат.
Мальчишка, она вылитый мальчишка!
— То-то и оно! — с гордостью произнес Сашка. — Я и сам порой забываю, что она девка, и батя забывает, и Гаврюха, кроме мамки, конечно! Она дюже ее ругает, что та юбки не носит, а когда Шурка домой без косы заявилась, чуть ухватом не пришибла. Но сейчас вроде ничего, привыкла!
— Ну, молодцы! — восхитился Алексей. — Представляешь, что с Иваном Александровичем случится, когда он узнает, что на пару с юной амазонкой жеребенка искал!
— С какой такой амазонкой? — с подозрением в голосе спросил Сашка. — Шурка — не амазонка, она — казачка!
— Не обижайся, — Алексей положил ему руку на плечо. — Так называли в древности женщин-воительниц из одного племени, где вовсе не было мужчин. Они были такими же ловкими и смелыми, как твоя сестра.
— А, тогда ладно! — Сашка направился к костру и, встав на колени, принялся раздувать пламя и подбрасывать в него нижние сухие ветки деревьев, которые удалось наломать поблизости.
Алексей же занялся тем, что вырубил пять кольев и натянул на них брезент — четыре по углам, а пятый — посредине, обезопасив костер от льющихся сверху потоков воды. Туда же он стянул вьюки, постоянно прислушиваясь, не раздаются ли голоса Шурки и Ивана или хотя бы ржание жеребенка.
Низко опустив головы, топтались усталые лошади. Белка и Соболек, забравшись под вьюки, ворчали друг на друга, не поделив места. Сашка подвесил над костром котелки с водой, и Алексей тоже пристроился возле огня, поворачиваясь к нему то одной, то другой частью озябшего тела. А дождь не унимался, порывы ветра с гулом проносились по тайге.
Из-под вьюков вдруг вылез Соболек. Усевшись на задние лапы, он насторожил вставшие топориком уши и долго прислушивался. Затем поднялся и не торопясь потрусил в ту сторону, куда ушли Иван и Шурка.
Костер то затухал, то вспыхивал, на миг разрывая сгустившуюся над стоянкой тьму. В такие минуты человек готов отдать целое состояние за тепло. Алексей весь дрожал, на нем, как и на Сашке, не было ни одной сухой нитки. Но казачок ни минуты не сидел без дела. Он умудрился вскипятить воду в котелке. Теперь они с наслаждением пили ее, но от этого еще сильнее захотелось есть. Однако отыскать что-нибудь из провизии в сплошной темноте и в сваленных в кучу вьюках было невозможно.
Прошел час, другой… Костер горел вяло, но дождь и ветер ослабли, а вскоре прекратились вовсе. Пламя угасло совсем, а на западе в просветах между тучами блеснули запоздалые звезды. Иван и Шурка все не возвращались. Сашка помалкивал, а Алексей не решался заявить о своих опасениях, полагая, что казачку виднее, стоит беспокоиться или нет.
Но тревожные мысли продолжали терзать Полякова все сильнее и сильнее и достигли своего апогея, когда над мокрой, измученной бурей тайгой забрезжила робкая еще полоска зари. Они вновь разожгли костер. Наконец-то можно было отогреть уставшее тело и подсушить одежду.
Алексей осмотрелся по сторонам. Они находились на крошечной полянке на берегу неизвестной реки, очевидно, притока Кызыра. Слева и справа высились отвесные скалы.
Неожиданно непонятно откуда выскочил Соболек. Он подбежал к костру, шумно и бесцеремонно отряхнулся и, усевшись напротив Сашки, преданно уставился на него.
— Знаю, что голодный, но потерпи, скоро кашу сварю, накормлю, — сказал Сашка, поглаживая кобеля. И, заглянув ему в глаза, с надеждой спросил:
— Что? Нашли Воронка?
Пес вскочил на лапы, завилял хвостом. И в этот момент призывно заржала одна из кобылиц. Весь небольшой табун встрепенулся, ожил от дремоты и резво переместился к противоположному от костра краю поляны. Послышался треск сучьев, негромкий разговор. Первым на поляну выскочил живой и невредимый жеребенок. Лошади радостно заржали и обступили его со всех сторон, кивая головами и переступая ногами.
Они радовались возвращению блудного сына в табун.
Следом показались Иван и Шурка. Глаза их блестели, и, не в пример оставшимся товарищам, одежда на них была сухой, и выглядели они более бодрыми и отдохнувшими. Причину столь разительной перемены поспешила объяснить Шурка.
— Сашка, Лексей Дмитрич, мы тут с дядькой Иваном брошенное зимовье нашли. Меньше, чем в полуверсте. Вьюки туда запросто можно на себе перетащить, чтобы с лошадьми не возиться. — Она радостно засмеялась и оглянулась на своего любимца. А Алексей чертыхнулся про себя. И как можно было сразу не догадаться, что Шурка — девчонка? И лицо у нее нежнее, и кость тоньше, чем у Сашки, и шейка точеная из-под воротника совсем не по-мальчишески выглядывает.