Стоп.
Торопов сел на стул. Стоп.
Нужно продемонстрировать не ум и память, это-то у него в порядке, это он всегда сможет и показать и доказать. Он должен произвести первое впечатление, как сказал Нойманн. Впечатление. Продемонстрировать, что с ним можно… нет, нужно сотрудничать, что он может принести пользу не только Третьему рейху, но и лично Нойманну и тому, кто за Нойманном стоит – Гейдрих это или Гиммлер с Герингом.
Отлично.
Гейдрих погиб… погибнет в Праге в мае сорок второго. Чешские патриоты, посланные из Англии. Дата нападения? Дата нападения?..
Торопов хлопнул ладонью по столу и застонал. Не помнит. Точно – в мае, кажется, ближе к концу.
Автомат у чеха заклинит, граната взорвется чуть в стороне, не в машине и даже не под ней. В Гейдриха попадет даже не осколок гранаты – осколок корпуса машины поразит его в бедро и селезенку, кажется… Точно, селезенку. Ее во время операции удалят, ничего, кстати, особо страшного, многие после этого живут. Но тут возникнет заражение… Потом слух пойдет, что заражение возникло по личному распоряжению Гиммлера. Почти каламбур получился или скороговорка – заражение по распоряжению…
Не отвлекаться, приказал себе Торопов. Думать.
Значит, если предупредить Гейдриха, то он останется жив. Или даже приготовить антибиотик, привезти его из будущего и ввести после операции… Гейдрих останется жив. Неплохой администратор, не дурак, «мозг Гиммлера», как называл его Геринг.
Оказывается, Торопов много знал и, что самое странное, много помнил о Гейдрихе. Никогда особо не выделял его из важных персон Третьего рейха, но вот сейчас, когда возникла необходимость, информация всплывала из глубин памяти и выстраивалась в ровные ряды.
Только вот точной даты покушения вспомнить не удавалось.
Значит, тот, кто владеет этой информацией, может либо оставить Гейдриху жизнь, либо ее отобрать. Кто именно эту информацию получит – Торопову неизвестно. Из этого следует, что немцы сами должны решать, что делать с информацией. Пусть решает Нойманн, а Торопову на это наплевать.
Пусть все решает Нойманн.
Торопов подвинул к себе лист бумаги, взял карандаш.
Значит, никаких оценок – только информация.
Где, когда, каким образом.
Это по Гейдриху.
Затем – написать о покушении на Гитлера. Об этом, в мюнхенской пивной. То, что он уже рассказывал об этом, ничего не значит. Все должно быть зафиксировано в письменном виде. И каждую информацию – на отдельном листе, не нумеруя. Нойманн не дурак, поймет, что Торопов оставил ему возможность маневра. Пусть сам скомпонует листы, решит, кому какие.
Гесс? Обязательно. Рудольф в сорок первом полетит в Англию… в мае сорок первого. Если кто-то захочет его остановить – будет такая возможность. Если информацию передадут самому Гессу, то он будет знать о провале операции и о том, что в результате придется просидеть хрен знает сколько времени в Шпандау… Сможет передумать. Главное – никаких оценок. Никаких.
Отдельно – листок с подозрениями Шелленберга о Мюллере. Отдельно – о Бормане. Отдельно – Канарис, английский агент.
Японцы, которые не ударят по Союзу осенью сорок первого, и о сибирских дивизиях.
Торопов писал быстро, с каким-то самозабвением, исписав очередной лист, почти отбрасывал его в сторону и брал следующий. И следующий. И следующий.
Торопов даже не заметил, как пришел Нойманн.
Когда из-за плеча вдруг появилась чужая рука и взяла со стола исписанные листы, Торопов вздрогнул и оглянулся.
– Ну-ка, ну-ка… – пробормотал Нойманн, быстро просматривая листы. – Интересно…
Торопов отложил карандаш в сторону и ждал.
Голова была прозрачной. В желудке – холодная пустота. Сердце стучало часто, но ровно.
Прочитав содержание очередного листа, Нойманн клал его на стол. Лицо сосредоточено, брови чуть нахмурены. Понять, нравится ему прочитанное или нет, – невозможно.
Торопов отвернулся к окну. Закрыл глаза.
На свете больше ничего не было – только легкий шорох листов бумаги.
Сколько он успел исписать листов? Торопов попытался вспомнить, но не смог. К тому же он не нумеровал их.
Черт возьми, как долго все это продолжается!
Пытка чтением – такого даже китайцы не изобрели. Лист. Еще лист. Еще… Тишина.
Тишина.
Торопов открыл глаза, повернул голову к Нойманну, тот стоял, скрестив руки на груди, и с любопытством рассматривал Торопова, будто увидел в нем что-то новое, забавное. Даже нет, не забавное, а нечто особенное, что превратило обычного маленького человечка, жидкое дерьмо, как тонко выразился несколько часов назад Нойманн, в существо значимое, достойное внимания.
– Очень неплохо, – сказал Нойманн искренне. – Неожиданно неплохо.
– Я… – начал Торопов, чувствуя, как щека дергается, как судорога искажает его лицо. – Я – старался… Я…
Торопов почувствовал, что еще секунда, и он заплачет, разрыдается как ребенок.
– Пожалуй, мы с вами сможем работать, – сказал Нойманн.
Торопов всхлипнул и закрыл лицо руками.
– Жить хочется? – спросил Нойманн.
Торопов кивнул, не отрывая рук от лица.
– Это я понимаю. – Нойман легко похлопал Торопова по плечу. – Но вы же не просто жить хотите, вам хочется – с удобствами?
– Я…
– Не нужно объяснений по поводу внезапной искренней любви к Великой Германии. В это никто не поверит. И про ненависть к большевикам – тоже не стоит. Если что-нибудь подобное ляпнете при серьезных людях, будете выглядеть смешно и нелепо. Говорите уж об основных побудительных мотивах. Что там у нас? Жизнь? Понятное дело, как же без нее… Что еще?
– Я… – снова попытался сказать Торопов и снова не смог, спазмы душили его, не давали говорить.
– Денег, что ли? – задумчиво произнес Нойманн. – Много денег? Тут я вам особой щедрости обещать не могу. Да не плачьте вы так, и так противно находиться возле вас, а тут еще сопли… Что-то из денег вы получите, бедствовать не будете. Квартиру или домик… Вам домик или квартиру?
– Дом… – выдохнул Торопов.
– Вот видите – успокаиваетесь. – Нойманн снова хлопнул Торопова по плечу. – В городе или где-нибудь в глуши? В деревеньке?
Торопов задумался.
Можно было просить в городе, в пригороде того же Берлина. У них должны быть пустые еврейские дома после Хрустальной ночи. В крайнем случае выселят кого-то из евреев. Вот подобрать какой-нибудь особняк поприличнее… С другой стороны – а вдруг бомбежки?
Никаких бомбежек, торопливо одернул себя Торопов. Если все сработает, то никто не посмеет… не сможет покуситься на земли Третьего рейха.