— Спасибо тебе, милый!
Маша попыталась дать ему несколько ассигнаций. Но солдат отвел ее руку и строго сказал:
— Зря вы это, барышня! Мы на чужом горе не наживаемся!..
Вскоре они пришли в караульное помещение, небольшое строение недалеко от Невских ворот. Прямо на полу у маленькой железной печки спали двое солдат, еще один сидел у крошечного оконца, затянутого решеткой, и курил самокрутку. Маша задохнулась от затхлого воздуха, пронизанного тяжелыми запахами пота, махорки и дыма от коптящей печурки, и с трудом перевела дыхание.
Она молила бога, чтобы начальник караула оказался знакомым Алексея, но это был другой унтер-офицер, мрачный и нелюдимый. Тем не менее, узнай, в чем дело, он выпроводил часового за дверь, хмуро взглянул на девушку и, не проронив ни слова, сам попел Машу в офицерский корпус. Антон двинулся было за ними, но унтер остановился, смерил парня угрюмым взглядом, и тот, крякнув от досады, остался дожидаться Машу в караульном помещении.
Маша и унтер-офицер вышли наружу, и девушка протянула ему две ассигнации по двадцать пять рублей. Но он отрицательно покачал головой и оттолкнул ее руку:
— Жениху своему отдадите, ему это нужнее будет.
Неожиданно поднялся сильный ветер, опять закружил, завертел бесприютную поземку, и Маша снова замерзла. В башмаках хлюпало, чулки покрылись ледяной коркой, а смерзшиеся юбки гремели на ходу как железные. Вдобавок она совсем перестала чувствовать пальцы на руках. А унтер-офицер продолжал молча идти вперед, совершенно не замечая, что барышня уже еле-еле передвигает ноги. Он шли и шли по каким-то мосткам, пересекали широкие рвы с водой, затянутые тонкой корочкой льда, миновали длинное приземистое сооружение, потом церковь и наконец, вспугнув голубей, свивших здесь множество гнезд, вошли в офицерский корпус.
В промокшей одежде, продрогшая до костей, с окровавленными руками и трясущимися от холода губами, девушка предстала перед изрядно напуганным дежурным офицером.
По коридору, мимо спящего на парах сменного караула, они прошли в маленькую комнату без окон. Офицер быстро захлопнул дверь и прошептал в отчаянии:
— Сударыня, вы сошли с ума и погубите не только себя, но и меня. Свидание с осужденными разрешает лишь Государь, и если плац-майор узнает, что вы тайно пробрались в крепость, он спустит семь шкур с караула, а я загремлю, самое ближнее, на Кавказ.
— Милый, поймите меня, мы никогда более не увидимся с моим женихом, дайте мне проститься с ним, ну будьте же милосердны! — Маша упала на колени и попыталась поцеловать руку офицера, — Что вы, сударыня, не смейте так! — Офицер высвободил руку и попробовал поднять Машу с пола. Но она зарыдала и обняла его колени. — Сейчас же поднимитесь! — прикрикнул он сердито. — Прекратите реветь и успокойтесь.
Самое большее через час вашего жениха отправят по этапу.
Вы сможете встретить его на первой почтовой станции. Авось сумеете поговорить с ним подольше, пока лошадей будут менять. А сейчас, — он взглянул на карманные часы, — я приведу его сюда, в эту комнату, под предлогом, что на него, перед отправкой по этапу, следует надеть цепи. Обычно мы производим сию процедуру в каземате. По бывшему князю Гагаринову мы на этот раз сделаем исключение. Предупреждаю, в вашем распоряжении десять минут, ровно столько, сколько потребуется для снаряжения его в железо. И никаких слез, никаких истерик! Мне не надо, чтобы после вашего визита осужденный глотал стекло или обливал себя горящим маслом.
— Господи! Зачем?
— А затем, что после подобных свиданий бедняги стремятся себя жизни лишить, вот поэтому и запретили им с невестами видеться. Почему-то с родителями и супругами они легче расстаются, чем со своими барышнями…
Офицер ушел, а Маша присела на расшатанный казенный стул и, пытаясь согреться, обхватила себя руками.
Через некоторое время в комнату вошли уже известный ей унтер-офицер с чемоданом в руках и солдат, несший цепи.
Маша с ужасом смотрела, как он раскладывает их на полу, угрюмо косясь на девушку. Унтер открыл чемодан и пробурчал:
— Это для вашего жениха. Пущай переоденется в дорогу, а потом уж железо будем надевать… — Он поднял голову и строго посмотрел на Машу. — Не ревите только, дорога барину тяжелая предстоит. Не смущайте его слезами.
Оба солдата вышли за двери. В следующее мгновение они опять распахнулись. На пороге возник офицер, показал Маше раскрытую пятерню, и она понимающе кивнула головой, да, пять минут, не более. Офицер скрылся, а вместо него переступил порог человек в сером арестантском халате, в нелепом войлочном колпаке на голове, заросший по самые глаза густой темной бородой. Маша медленно сползла со стула, встала на ноги, но не смогла сделать ни единого шага. Ноги едва держали ее, и она, чтобы не упасть, ухватилась за спинку стула. Человек быстро оглядел комнату и хрипловатым голосом сказал:
— Мне передали, что меня ждет невеста.
И Маша поняла, что этот худой, болезненно бледный человек с лихорадочно блестевшими глазами, в убогой арестантской одежде, то есть Митя, но как она посмела его не узнать?
— Митя! — истошно крикнула она, бросилась к нему, обхватила за шею и принялась покрывать поцелуями его исхудавшее лицо.
— Маша? — с легким недоумением произнес Митя, словно совсем не удивился ее появлению, слегка отстранил ее от себя и опять, поверх ее головы, обвел взглядом комнату. — Но где же Алина?
— Алина? — переспросила Маша и быстро вытерла набежавшие на глаза слезы тыльной стороной ладони. — Алины здесь нет.
— Как нет? — прошептал Митя и повторил с отчаянием:
— Как это нет? Но мне сказали… — Он вдруг схватил ее за руки, притянул к себе и требовательно спросил:
— Так это ты назвалась моей невестой?
— Да, — тоже прошептала Маша и виновато посмотрела на него. — Иначе меня бы не пропустили.
Митя озадаченно посмотрел на нее, и вдруг его глаза расширились от удивления:
— Постой, но как тебе удалась попасть сюда? Свидания разрешены только с ближайшими родственниками.
— Мне Антон помог. Час назад мы переправились через Неву.
Маша хотела спрятать руки за спину, но Митя заметил ее маневры, быстро схватил ее за руки и перевернул их ладонями вверх. Потом потрясение посмотрел на девушку и покачал головой:
— Ты что же, крепостную стену форсировала?
— Нет, — Маша попыталась освободить руки, но он продолжал удерживать их, рассматривая царапины и порезы на нежных девичьих ладонях, покрытые запекшейся кровью. — Это я по веревке в ялик спускалась, а то лестницы настолько обмерзли льдом…
Митя не дал ей договорить, уткнулся в ее ладони лицом и принялся целовать их, приговаривая:
— Милая моя, Марьюшка! Сестренка!
Маша задохнулась от волнения, сумела высвободить одну руку и ласково провела ею по отросшим за два месяца заключения Митиным волосам. Он поднял голову, и Маша увидела слезы на его глазах.