– За меха в Европе золотом платят. А Петру Алексеевичу золото нужно, – вздохнул Мирон. – Новую Россию намерился строить государь, чтоб перед всем миром зазорно не было. И флот, и армию вооружает. Видел я новые корабли. Сила! С ними нам ни турок, ни швед не страшны!
– Государь правое дело вершит. Хватит уже России-матушке немцам да литве кланяться, абы каверзу какую не учинили, – глубокомысленно заметил голова.
Но величие России, видно, занимало его не слишком, больше волновали местные дела.
– Более пяти-шести соболей даже опытному добытчику не по силам взять. И дают за него три рубля, редко бывает пять. Раньше, случалось, к нам баргузинский соболек заходил. Так тож удача великая. Один на полсотни рублев тянул.
Мирон озадаченно хмыкнул, вспомнив, что в Европе шкурки соболя влет уходят за двести-триста рублей. Имей он сотню соболей, то и к Эмме мог бы посвататься. А уж если тысячу…
Тут ему пришлось одернуть себя. Мздоимцев Петр не любил, а если учесть, по каким обстоятельствам Мирон попал в Сибирь, то о соболях даже мечтать не следовало.
– Сегодня видел, как местный кузнец взял за медный котел пять соболей. Почему у вас мягкой рухлядью торгуют все кому не лень? – строго спросил Мирон.
– Ясак в Москву мы сполна отправили после масленичной недели, – ответил голова, – теперь пущай торгуют. Десятная подать с торговли тоже в казну течет.
– В кабак она течет, – скривился Мирон. – Видел, как кузнец туда поспешил.
– Течет! Течет! Иногда речкой льется, – закивал Кузьма. – Но не в этом случае. Вы небось Степку-кривого приметили? Дак он в кабаке с купцами торгуется. Те ему медь везут, а он за то соболишком расплачивается. Ну не в кузне ж ему мену вести?
Мирон пожал плечами. Хорошо, если так. Но и кабатчики вряд ли бывают внакладе.
– Весна у нас замечательная, – отвлек его от мыслей голос головы. – Зима – злая, долгая. Выше избы поленницы городим, иначе не выжить. Морозы такие, сморкнешь, и возгря на лету в сосульку превращается. А счас лед по реке пройдет, рыбу ловить зачнем. По зиме на налима проруби рубили, а с мая, как вода ото льда совсем очистится, и стерлядь пойдет, и осетр, и хайрюзов добудем, и тайменя… Заживем! А там и пашню засеем…
Мирон рассеянно слушал Сытова, отмечая тем временем, что острог, как и крепость внутри него, срублен добротно и на первый взгляд поддерживается в хорошем состоянии. Все его шесть башен из толстого бруса с бойницами разного размера: большие – для стрельбы из медных пушек, малые – из мушкетов и пищалей.
Они миновали, по словам Сытова, воеводские хоромы. В этой части острога луж не было вовсе, видно, потому, что хоромы воеводы стояли на возвышении. Недалеко от них располагались избы: приказная, где заседали воевода и письменный голова, караульная – воеводских служек и казаков, четыре амбара, поварня и две мыльни. В одну из них выстроилась очередь человек двадцать казаков с березовыми вениками и деревянными шайками. Видно, их разудалое пение разбудило недавно Мирона.
Между избами были проложены деревянные мостки. Даже к аманатско [25] избе, встроенной в стену острога, вел хлипкий, в две горбылины, мостик. Изба была закрыта на огромный амбарный замок и засов, а возле нее прохаживался навстречу друг другу караул из двух стрельцов, которые заметно взбодрились при появлении письменного головы. А один из караульщиков, видно, старшой, выпятил грудь колесом и рявкнул: «Все спокойно! Аманат в железах, изба запечатана!»
Мирон посмотрел на Сытова:
– Почему в цепях? Важный заложник?
– Так тож Тайнашка, сын езсерского князца Искера, – охотно пояснял Сытов. – Воевода велел отдать его на караул и держать в железах. Искер, вишь, ограбил матурского шамана Ниргишку и убил его брата. Ниргишка воеводе жаловался, просил наказать супостата. Только Искер сразу перекочевал на другой берег, попробуй достань его быстро. Тогда казаки изловили сына князца и в острог привезли. Ниргишка тот скоро с Искером помирился, получил от него двух женок да три коня за обиду.
– Вот же мерзавец! – скривился Мирон. – Поймать надо бы Ниргишку да батогов всыпать как следует.
– Какое там! – с досадой произнес Сытов. – Того Ниргишку днем с огнем по тайгам искать! А Тайнашка и сам не лыком шит. В прошлом месяце, в канун Масленицы ушел из караульной избы. Сторожили его два казака. Один вывел до ветру во двор, а второй остался в избе. Долго ждал, когда Офонька, первый, значитца, сторож, вернется с аманатом, не дождался. Вышел. Глянь, валяется Офонька подле крыльца, а в горле у него отказ торчит – нож такой, без рукоятки. Ну, мы всех служилых подняли и – в тайгу. Через два дня есаул Андрюшка Овражный отыскал огонь, где Тайнашка ночевал. Вскоре схватили Тайнашку. Из сугроба выволокли.
– Выяснили, кто помог Тайнаху бежать?
– Провели сыск. В тот же день, – кивнул голова. – Оказалось, шубу ему передал новокрещен Спирька с согласия караульных. Только не проверили они шубу, а в ней как раз все для побега было припрятано. А Офонька в ту ночь не замкнул оковы за пять соболей, что ему Спирька пообещал, если Тайнашка сбежит. Но не соболей получил, а нож в горло.
– Служилых, надеюсь, отметили за поимку беглеца? – поинтересовался Мирон. – Сдержал воевода слово?
– А как же! – с гордостью посмотрел на него Сытов. – Овражный получил четыре рубля, а остальным выдали по два рубля в награду из неокладных дене [26]
– Хочу посмотреть на этого бегуна, – сказал Мирон и поднялся на крыльцо, оттеснив караульного, когда тот заступил ему дорогу.
– Не положено, – сказал глухо, но твердо служивый.
И снова преградил ему путь уже снятой с плеча пищалью.
– Пропусти, Якушка, то царев посланник, – подал голос Сытов.
И шагнул вслед за Мироном на крыльцо.
Караульный долго возился с замком и все косился на Мирона, дескать, ходят тут всякие. Не дают достойно справлять государеву службу.
Наконец дверь открылась. Мирон, а за ним Козьма Демьяныч, пригнувшись, шагнули через порог, ступив вниз по скользким ступеням, как в яму. Какая там изба! Жалкая, смердящая гнилью и мочой клеть, в которой едва ли три человека поместятся. Сквозь единственное оконце – через него родственники, как пояснил голова, кормили аманатов – с трудом пробивался зыбкий свет. Поначалу Мирон даже не понял, что оказался чуть ли не нос к носу с обитателем этого жуткого помещения. На земляном полу сидел человек в вонючих лохмотьях, прикованный ржавой цепью за ногу к железной скобе на стене. Вторая цепь тянулась от металлического ошейника к той же скобе. Глаза пленника поблескивали в сумраке, как у зверя. Да и заворчал он при их появлении низко, с угрозой, подобно медведю.