– Может, к алтын-ханам переметнулись? – насторожился воевода. – И не шертовать государю Эпчей собрался, а лазутчиков своих выслал, чтоб разнюхали все вокруг непременно.
– С алтын-ханами они только и знают что дерутся, то за кыштымов, то за летние пастбища, – пояснил Кешка. – Нет, с алтын-ханами у них и вовсе плохо дело.
– Но если они не служат калмакам и алтын-ханам, не желают платить ясак в государеву казну, то ответ один: они в союзе с богдыханом, – внес свою лепту Мирон и посмотрел на казака: – Велики ли княжества у Теркен-бега и Эпчея?
– У Теркена самое большое. На стычку он не идет, может, потому, что далеко, почти за четыреста верст отсюда кочует, – ответил вместо Кешки воевода. – По зиме в его земли лазутчиков посылал. До тыщи всадников выставить может Теркен-бег. А с кыштымами все полторы наберется. У Эпчея людей меньше чуть ли не вполовину. Но народ там ушлый, сквозь игольное ушко пройдет. Сплошные конокрады. Табунами лошадей гоняют с мунгальской стороны. – И, направившись к выходу, замер на пороге. – Нет, все-таки спытаю Эпчея. Какая нужда заставила его скочевать к острогу? Может, ждет, что я эту орду в крепость пущу? Чтоб они мне в спину ударили?
– Послушать их все равно стоит, – твердо произнес Мирон. – Я намерен присутствовать на ваших переговорах с Эпчеем!
– Что ж, пошли, коли хочешь! – усмехнулся воевода и первым направился к выходу.
Эпчей-бега встретили как славного воина и давнего товарища. Перед воеводой предстал коренастый и широколицый, скуластый и смуглый, крепкого сложения степняк лет пятидесяти на вид в распашной лисьей шубе, крытой дорогим сукном, в мягких, без каблуков сапогах с многослойной подошвой. На голове у бега – высокая шапка, опушенная черным соболем и повитая желтой тесьмой. Поверх шубы – шелковый пояс, а на нем кинжал в кожаных ножнах с серебром, огниво и трут, трубка-ганза в кисете с узором из той же тесьмы. На шее кожаный гайтан. Только вместо креста носил Эпчей огромный медвежий клык.
Первым делом положил он перед воеводой повинные подарки: золото и серебро в слитках, связки соболей и бобров, сабли, кыргызские доспехи, золотую чашу – узорчатую, китайской работы, бухарские серебряные блюда, соболью шубу первостатейную и еще одну – из черных лисиц.
Русские качали головами и переглядывались. Воевода первым делом обратил внимание на сабли. Взял клинок, и так его осмотрел, и этак. Рубанул воздух, прислушался к свисту, провел ногтем по лезвию.
– Хороша сабелька! – сказал воевода. – Кыргызские кузнецы-дарханы сами руду добывают, сами сталь варят, сами сабли да мечи куют. За кыргызскую саблю коня дают, а за куяк – двух лошадей.
– А много ли той руды? – спросил Мирон.
Эпчей с довольным видом закивал и довольно сносно по-русски пояснил:
– Много-много темир! Чахсы темир [34]
– А показать сможешь?
В ответ Эпчей расплылся в улыбке, обвел рукой горизонт и степенно произнес:
– Наша земля Хырхыс шибко богатая. И железо есть, и уголь, и золото, и медь. Приди с добром, и все получишь взамен!
– Все-все в этих землях есть, – потвердил воевода. – Не меньше, чем на Урал-камне. Мох подними, и – вот оно! – золото. Бугровщики его в древних могилах ищут. Так скорее. А ты наклонись, горб натруди. Нет, всем легкой поживы хочется.
– Хорошо, если золота много, – сказал Мирон. – Перестанем, наконец, немчуре в ножки кланяться. Из своего золота да серебра монету чеканить начнем. Железо и медь тоже во как нужны! – Он чиркнул себя ладонью по горлу. – А то Петр Алексеич вознамерился даже церковные колокола в переплавку отправлять. Не хватает металла, хоть умри. А в Европе за каждый стальной слиток, за каждую чушку железную втридорога просят.
Воевода усмехнулся:
– В те места еще нужно живым добраться.
– Время придет, и доберемся, – запальчиво ответил Мирон. – Стоит рискнуть, если запасы руд богатые.
– Так рискни, – пожал плечами воевода. – Набирай людей и отправляйся. Провизией и фуражом на первое время обеспечу, лошадей выделю. Зимовье в тех местах срубите. Если зиму продержитесь, острог зачнете строить. Я вам на дощаниках осенью зерна подброшу, а сено уж извольте сами заготовить.
Мирон насторожился. С чего вдруг воеводу понесло? Какое зимовье? Какой острог? Он не собирался оставаться в Сибири на столь долгое время. От силы на пару месяцев, чтобы до зимы вернуться в Москву. Но при свидетелях он эту тему решил не поднимать. Улучит момент и поговорит с воеводой начистоту. Пусть скажет, по какой причине хочет отослать его с глаз подальше. Боится, что Мирон учинит сыск и помешает его черным планам? Узнает что-то тайное, отчего воеводе не сносить головы? Или опасается, щучий сын, что сместит его государь, а воеводой поставит своего однокашника?
– Знатные, знатные подарки, – воевода с довольным видом оглядел подношения. – Видать, сильно тебе задницу припекло, Эпчей-бег? Говори, с чем пожаловал? Или опять мое терпение решил испытать? Свою выгоду поимать да к ойратам аль к мунголам под крыло смотаться?
Эпчей нахмурился:
– Мои воины прошлой весной крепко побили мунгалов. У озера Пуланхоль. Вода покраснела от крови, травы не было видно под погибшими батырами. Больше Алтын-хан погони не снаряжал. Его ойратский тайша Тохья тоже крепко побил, много юрт пожег. Только Эпчею с Тохья не тягаться. Большая у калмаков сила. Но и албан большой берут. По пятнадцать соболей с лука. Нет рухляди, так детей, женок забирает, таганы, котлы, оружие, лошадей… Шибко плохое с Тохья житье. Русские за ясак подарки дают: табак, сукно, посуду. Тохья ничего не дает, только отбирает.
Эпчей приложил ладонь к груди:
– Желаю кочевать в мире. Шертовать буду русскому царю, платить ясак, как положено.
– Отчего вдруг шертовать вздумал? Или хитрость какую замыслил? – спросил воевода, зорко оглядев бега с головы до ног.
Тот не смутился и взгляд не отвел:
– Грызутся калмаки и алтын-хановы люди промеж себя, псам подобно. Делят юрты, кыштымов и скот кыргызов, как свои. Равдан-хан ратью своей похваляется: может-де весь мир покорить, русских с сибирских земель погнать, а их города с землей сровнять.
Воевода дернул себя за бороду, рассердился:
– Иные хвалились, хвалились, да с горы далече катились… Что ж ты – под цареву руку решил встать, а батюшку Питирима Кодимского оскорбил непотребно? За бороду его таскал? Поперек спины батогом вытянул? А крестик, то есть часовню, с чего порушили? Не вами она ставлена, не вам и ломать!
Эпчей нахмурился:
– Поп Питирим на наших богов шибко лаялся. Велел богиню Имай кнутом высечь. Оттого у меня женка дите скинула. Рассердится богиня Имай, не даст детей нашему роду. Питирим – старый и больной, ему детей не нужно! А крестик мы на место поставим! Поп шибко оттуда плевался, через дверь не пускал. В окно его тащили, мал-мала сломали…