Воевода помолчал мгновение, вздохнул. О кыргызах уже столько говорено, язык сохнет, но цареву посланнику положено все знать досконально. И как бы ни хотелось воеводе вытолкать Мирона в три шеи из избы, все же сумел он взять себя в руки. И заговорил доброжелательно, хотя чего ему стоила эта доброжелательность, одному Господу Богу известно:
– С кыргызами мороки не оберешься. Они титьку мамкину сосут, а уже на лошади скачут. Они, можа, и хотели б с нами замириться, но джунгары ни в коем разе не дозволят. Невыгодно им, чтоб в русских городах люд тихо жил. На словах контайша за добрый лад с русским царем. Так и торговать прибыльнее, и кочевать покойно, да и защита от богдыхана какая-никакая. Но помер Галдан, мудрый был шишига, а счас его племянники к власти пришли, вот и не могут поделить ея промеж себя. А под джунгарами ходить для кыргызов все равно что в петлю голову всунуть и ждать, затянет ее кат или погулять снова пустит.
– Я так разумею: на чьей стороне сила, там и кыргызы. Одолеем калмаков, и кыргызы тут же перебегут под цареву руку, – сказал Мирон. – Вон Эпчей хитрее всех оказался. Первым пришел, первым все почести собрал.
– Эпчея на хромой кобыле не объедешь! Я ж говорю: он сам кого угодно надует.
Воевода сердито посопел носом, подошел к раскрытому окну, выглянул наружу. Нет никого! Не торопятся лазутчики обратно в острог, а может, сгинули уже от калмацкой стрелы или кыргызского ножа.
Хмыкнув, он снова вернулся к столу, припечатал кулаком карту.
– Ты прав, Мироша, кыргызы только силу понимают. Ясак платит, дай Бог, половина улусов. Чаадарский вообще ни одного соболя не принес. Но они далеко кочуют, на границе с алтын-ханами. Мыслю я, Миронушка, надобно нам медленно и упорно наступать на степь, строить на каждом шагу остроги и зимовья. И сибирскую землицу присоединять постепенно, как в Русском государстве ее освобождали от крымских татар…
Воевода вновь посмотрел в окно и перекрестился. Низкие тучи отливали недобрым желтым светом.
– Господи, на все твоя воля! Велю попам молиться денно и нощно, авось пронесет беду. Только мнится мне, от Равдановой орды молитвами не спасешься.
– Значит, сражения не миновать? – спросил Мирон.
– Не миновать, не миновать, – похлопал его по плечу воевода и вздохнул. – В баньку бы сейчас, на горячий полок, только другая банька нас ждет. Кровавая! Давай, Мироша, будем кумекать, как против калмаков выстоять с нашими силами малыми да запасами хилыми.
И они вновь склонились над картой.
Ночь подступила незаметно. От нависших низко клочковатых туч быстро, словно осенью, стемнело. Ветер дул северный – острый, студеный. Пробрасывал снежком, проникал под одежду. Черные волны ходили по реке, с ревом бросались на берег, слизывая гальку и подбираясь к плотбищу, которое давно опустело.
В остроге жгли костры. Возле них грелись вооруженные стрельцы и казаки. Огни горели на сторожевых башнях. Вдоль стен понизу и поверху ходили усиленные дозоры. Пушкари прикорнули у пушек, возле зарядов. Ополченцы тоже легли в эту ночь не раздеваясь, в обнимку с вилами и топорами. Приказано быть начеку, но люди и без того почти не спали. Враг на подходе, какой тут сон?
Воевода велел прикрыть кружечный двор и кабаки, пиво и вино не выдавать ни за какие деньги. А еще распорядился всяких буянов, а также крикунов, что дурные слухи разносить горазды, крепко бить батогами, а на рьяных надевать железо и бросать в яму голышом. Возле колодцев тоже выставили стражу, чтобы, не дай Бог, не скинули в них падаль, не насыпали дурного зелья. У хлебных лабазов, у мангазейных и государевых провизионных складов в караул назначили казаков, а подле изб и казенных строений выставили на случай пожаров бочки с дождевой водой да ящики с песком.
В крепости сплели из ветвей и соломы балаганы, соорудили из дерюг и рогож шатры для баб и детишек. Собрали со всего посада телеги и перегородили ими улицы и переулки, чтобы защититься от конных атак врагов, если те все-таки прорвутся в острог.
Служилые люди еще засветло собрались на Соборной площади на молебен, целовали крест и святую икону, что вынес отец Антиох из острожного храма, клялись детьми, женками, добром и животом. И порешили всем миром: коли кто не устоит, в измену впадет, или робость им овладеет, или от слабодушия бросит свой пост, а то и вовсе побежит от неприятеля, все едино – поймать того отметника и посадить на кол без жалости, женок и детей его из крепости выгнать, а пожитки и иное добро поделить…
Под вечер наконец-то прискакал первый лазутчик – Васька Терехин, жилистый казак в грязном кафтане и серой овечьей папахе набекрень. Он бросил коня посреди воеводского двора, взбежал на рубленое крыльцо и зычным голосом всполошил всю округу:
– Кыргыза изловил, батюшка-воевода! У реки мыкался, без драки отдался.
– Давай, давай сюда кыргыза. Не иначе Равданов доглядчик? – засуетился Иван Данилович и бросил быстрый взгляд на Мирона. – Кажись, началось!
Кыргыза со связанными руками втащили за шиворот в избу, бросили под ноги воеводе. Мирону показалось, что он уже видел этого крепкого, невысокого степняка то ли в стане Эпчея, то ли где-то в крепости, но скорее всего он ошибался. Пока все кыргызы были для него на одно лицо, и одеждой тоже мало отличалась друг от друга.
– Толмача ко мне! – приказал воевода. – Пусть узнает, с чего вдруг сей сын собачий возле крепости ошивался?
Кыргыз поднял голову:
– Развяжи руки, воевода. Харатай говорить будет. Харатай долго в Томске жил, по-русски говорить умеет.
– Смотри-ка, – удивился Васька, – а при мне аки немоть мычал.
– Послал меня Эрдэни Дзорикту-контайша Цэван Равдан, сын Сэнгэ, великий правитель Ойратского улуса, – без запинки перечислил титулы хана кыргыз, потирая запястья, после того как воевода распорядился освободить его от веревок. – Велел грамоту передать, а на словах грозился, что острог сожжет и всех, кто в нем сейчас, перебьет, чтоб не осталось ни капли русского семени на его землях.
– Ишь, какой прыткий! – Лицо воеводы пошло красными пятнами. – С каких это пор Равдан здешние земли калмацкими объявил?
– То мне неведомо, – скривился Харатай. – Острог поставлен на кыргызских землях. Ойраты сюда за албаном ходили, пока русские не пришли.
– Истину глаголешь, – усмехнулся воевода. – Русские пришли, значит, ойратам дорога в Сибирь навечно заказана. А те кыргызские князцы, что Равдану шертовали, суть изменники и воры. И будет им кара жестокая за подлость и предательство. – И протянул руку: – А ну, покажь грамоту! Посмотрим, чем еще контайша грозится?
Через час толмач с большим трудом и старанием перевел писанную по-монгольски грамоту. Равдан требовал выдачи всех кыргызов, находившихся в руках русских, и освобождения аманатов, в первую очередь Тайнаха, а еще указывал воеводе на разбой и набеги его казаков на калмацкие ясачные земли. Особенно язвительно контайша отозвался о подданстве кыргызов и калмаков: