Айдына так и не узнала, удалось ли отцу уговорить Ончас не беспокоиться. Возле юрты ее заметил Чайсо и отогнал, как проказливого щенка. Но накануне отъезда Ончас вдруг подозвала ее к себе и сунула в руки красивый кисет, вышитый шелком.
– Возьми, – сказала тетка, стараясь смотреть в сторону. – Это серьги и перстень твоей матери. Арачин принесла их незадолго до своей гибели и велела отдать тебе, когда ты повзрослеешь. Наверно, она чувствовала, что скоро умрет…
Голос у тетки осекся, и впервые в жизни Айдына увидела, что по ее щекам ручейком потекли слезы.
– Тетушка! – кинулась к ней Айдына и, обняв, прижалась к плоской старушечьей груди. – Не плачь! Мы скоро вернемся!
Но Ончас, обхватив ее голову руками, продолжала всхлипывать. И сквозь эти всхлипы Айдына разобрала:
– Обещай, что не снимешь их, пока не вернешься домой…
Теткин наказ Айдына выполнила. За три дня пути ни разу не сняла тяжелые серьги с фигуркой богини Имай и перстень с кусочком коралла. Но с какой стати Ончас вдруг решила, что пришла пора расстаться с ними? Неужто и впрямь поняла, что Айдына выросла?
Где-то рядом фыркал Чильдей. Айдыне показалось, что сначала Чайсо, затем отец позвали ее по имени. Но она промолчала, так как совсем не осталось сил на то, чтобы откликнуться. Сон окутал ее плотной пеленой, и она забылась, успев представить, как отец рассердится поутру за то, что дочь не ночевала со всеми в шатре.
* * *
Она проснулась мгновенно, словно от удара камчой. И не сразу поняла, что случилось. Адай лежал рядом и глухо, угрожающе ворчал. Все вокруг купалось в густом молоке. Проглядывали лишь ближние елки да мокрые черные камни.
Айдына поднялась со своего жесткого ложа и протерла глаза. Она еще не отошла от сна и поэтому соображала медленно. Рассвет едва-едва пробился сквозь сумрак. Легкий ветерок пробежался по верхушкам деревьев. Туман поднялся с воды, проступили огромные камни, валежины, пни… Висевшую меж деревьев огромную паутину будто вышили бисером – капельками росы, и она обвисла под их тяжестью. Внизу показались шатры. Кострище чуть курилось сизым дымком.
Адай не спускал с нее глаз, но ворчать перестал. Айдына подняла седло и окликнула Чильдея. Но конь не заржал, не фыркнул в ответ. Тишина кругом стояла необычайная. Не стучали и не осыпались камни под копытами лошадей, хотя они должны были пастись поблизости. И костер почти потух, и дозорных почему-то не видно. Неужто спят? Но куда исчезли спутанные лошади? Куда пропал Чильдей? Кони не могли уйти далеко…
Из-за реки глухо закуковала кукушка и осеклась, словно напугалась чего-то. Ударил по звонкой сухостоине дятел и тоже смолк, будто кто его одернул. Айдыне стало не по себе. К тому же Адай опять повел себя странно. Чем ближе они подходили к стану, тем больше он жался к ее ногам. Огромный пес, который ничего и никого не боялся, поджав хвост, сгорбился и уже не лаял, а коротко, по-щенячьи взвизгивал. Тяжелое седло мешало ей подкрасться незаметно. Айдына оставила его среди камней и, пригнувшись, двинулась к шатрам, перебегая от кустика к дереву, от дерева – к камню… И когда до костра оставалось шагов десять, она увидела первого дозорного. Он лежал навзничь с перерезанным горлом. И под ним чернела большая лужа застывшей крови.
Девочка замерла. Медленно потянула из-за голенища нож. Огляделась. По-прежнему ни звука кругом, ни движения. Казалось, кинь камень, и тишина вспыхнет, как сухой трут, от одной-единственной искры. Айдына слышала, как стучит ее сердце. Кровь стыла в жилах от жутких предчувствий. Адай присел рядом, шерсть на его загривке поднялась дыбом. Он не ворчал, но то и дело угрожающе поднимал верхнюю губу, обнажая клыки.
Айдына приложила палец к губам и выразительно посмотрела на пса. Тот покорно лег, но продолжал тревожно всматриваться вперед. Девочка некоторое время наблюдала за шатрами. Руку протяни – вот они. Но что-то удерживало ее на месте. Она никак не могла заставить себя преодолеть это короткое расстояние.
Туман тем временем поднялся выше. Солнечные лучи коснулись верхушек деревьев, упали в прогалины, осветив поляны. Только в небольшом распадке, где притаилась Айдына, все еще было сумеречно и прохладно. Вскоре солнце доберется и до ее убежища. Надо решаться…
– Пошли! – шепнула она псу и выскочила на поляну.
Адай молча бросился вперед, обгоняя хозяйку, но не к шатрам, а к кустам за ними. В это мгновение Айдына увидела второго дозорного. Он лежал в камнях, а в спине у него торчало короткое копье.
– Отец! – завопила от ужаса Айдына и рванула на себя кошму, прикрывавшую вход в шатер.
Взгляд выхватил мертвую голову Чайсо. Она лежала у нее под ногами и таращилась на Айдыну пустыми глазницами. Кто-то не просто обезглавил ее дядьку, но и выколол ему глаза. Отец лежал чуть дальше. В груди у него торчал нож с кривой рукояткой. Рубаху, лицо Теркен-бега залила кровь, а глаза тоже выколола чья-то безжалостная рука.
У нее перехватило дыхание, и девочка выскочила из юрты. Страшный предсмертный визг Адая и свист стрелы слились в один звук. Она даже не успела испугаться. Стрела ударила ее в грудь и отбросила назад. Айдына не почувствовала боли, но, падая на спину, увидела в небе бледный серп месяца. Успела удивиться – с чего вдруг он ей показался в первый день новолуния? И тут дикая боль пронзила ее насквозь. Айдына вскрикнула, и тотчас темнота накрыла ее с головой. И только тонкий-тонкий луч света все еще дрожал перед глазами, пока не превратился в сверкающую точку. Точка эта трепетала, вздрагивала, колыхалась, словно огонь на ветру. Затем вспыхнула, как искра, – и пропала. А в ушах рос, поднимаясь из черных глубин и заполняя сознание, чей-то горестный и отчаянный крик: «Айдын-н-н! Айды-ы-ын-н-н!..»
* * *
В низкой светелке, освещаемой слабым огоньком свечи на столе и дрожащим светом лампады подле икон, было полутемно и жарко. Топилась печь, красные сполохи пробивались наружу из-за дверцы, падали на лица двух склонившихся возле широкой лавки людей – мужчины и женщины. Они пристально наблюдали за третьей женщиной, вернее, молоденькой девушкой, что лежала под образами с мертвенно бледным лицом.
– Повезло девке! – Олена, то была она, поправила лоскутное одеяло, прикрывавшее лежавшую по пояс. Выше белела повязка, наложенная умелыми руками стряпухи. – Я к тому говорю, что рубаха на ней была шелкова. Втянуло ее в рану, так что не пришлось вырезать стрелку-то. Достали без труда.
– Страшную орудию на нее снарядили, – покачал головой Фролка, сидевший рядом. – Такая сохатого свалит, а тут – девчонка сопливая!
– Совести нет у людей! – пригорюнилась Олена. – На такую тростиночку замахнуться! – И, как маленькую, погладила раненую по голове. А затем завела ей руку под плечи и, приподняв, поднесла к ее губам ковшик с брусничной водой.
Раненая пару раз глотнула водички, вздохнула, но глаза не открыла. Олена и Фролка с радостным видом переглянулись.
– Ничего, жить будет! – расплылся в довольной улыбке распоп.