— Ну, это ты загибаешь! — хмыкнул Иван и кивнул на Фимку. — С час назад этот рыжий господин беспрепятственно проник в дом и столь же проворно его покинул. А ни ты, вражий потрох, ни кобель твой даже не заметили этого. Спали вы оба как сурки, милейший, смотрю, щека вон до сих пор смята от подушки. Дрых ты, Тимоха, без зазрения совести! И все продрых! Так могли и тебя за здорово живешь из дома вынести! И бабу твою с дитем!
— Вот те крест, начальник, — дворник истово перекрестился на образа, — не спал, видит бог, не спал! Дите животом мучится, всю ночь покоя не дает! От зыбки не отходим!
— То-то и оно, дите ты караулишь, а про хозяйку забыл! — упрекнул его Иван и справился:
— Ключи от дома есть у тебя?
— Ключи? — уставился на него дворник. — Зачем ключи?
— А затем, дурья твоя башка, что нам просто могут не открыть двери изнутри, так что придется открывать снаружи.
Ладно, бери ключи да веди нас в дом, — прикрикнул на него Иван, видя, что тот ничего не понимает.
Тимоха послушно снял связку ключей с гвоздя, вбитого рядом с дверной притолокой, и, захватив все тот же фонарь, направился к дому. Сыщики, подталкивая перед собой Фимку, пошли следом.
В особняке по-прежнему было темно и тихо. Собака не лаяла, лишь тихо поскуливала.
Дворник первым поднялся на крыльцо и повернул бронзовую ручку на входных дверях. Где-то в глубине дома несколько раз брякнул колокольчик. Тимоха прислушался и завертел ручкой быстрее. Колокольчик зазвонил громче и почти без остановки. Но в здании по-прежнему все словно вымерло.
В принципе, если там была прислуга, а у хозяйки имелась собачонка, кто-то должен был проснуться и непременно отозваться. Тишина внутри вызывала весьма обоснованные подозрения. Сыщики переглянулись, но озвучить их пока воздержались.
Дворник еще раз повернул ручку, но уже не так решительно, как прежде, и со страхом посмотрел на агентов.
— Никто не подходит. С чего бы это?
— А вот сейчас узнаем. — Иван поднялся и встал рядом с ним, перехватив из его рук фонарь. Осмотрев замки самым тщательным образом, сказал:
— Видимых следов взлома не наблюдается. Если в дом и проникли, то с помощью ключей или через окно. — И кивнул дворнику:
— Открывай замки!
Продолжая удерживать Фимку за шиворот, Алексей тоже поднялся на крыльцо. Воришка, казалось, совсем сомлел от страха, еле передвигал ногами и трясся мелкой дрожью. За все время он не вымолвил ни единого слова, словно онемел после того, как рассказал сыщикам об обнаруженной в доме мертвой женщине.
Конечно, на полу кабинета могла лежать не мадам Клементина. Теперь они знали, что, кроме хозяйки, здесь проживали еще две женщины. Вполне возможно, это была горничная, на которую случайно наткнулся проникший в комнату грабитель.
Но что-то подсказывало Алексею, что он ошибается. Скорее всего убита именно прорицательница. А тишина в доме может означать только одно: с остальными его обитателями расправились тем же немилосердным способом, особенно если действовала шайка грабителей.
Алексей выругался про себя, вспомнив в который раз за последние сутки о сетованиях Ивана на отсутствие стоящих преступлений. Но чувство досады сменило то необъяснимое ощущение волнения и азарта одновременно, что знакомо только сыщикам, идущим по горячим следам преступника.
Руки дворника тряслись, и он с трудом попал ключом сначала в нижнюю замочную скважину, затем в ту, что повыше.
Наконец оба запора щелкнули, подтверждая, что путь свободен. Помня о возможных следах пальцев, Иван толкнул дверь локтем и, освещая путь фонарем, первым переступил порог.
Сначала они миновали темные, без окон сени, чей пол устилал толстый, приглушающий шаги ковер, затем сквозь решетчатые, обтянутые кисеей двери, как пояснил дворник, от мух, прошли в прихожую.
Из нее вели в разные стороны несколько дверей. Тимоха на вопрос Алексея, что за ними находится, пояснил, что три комнаты со стороны улицы — гостиная, столовая и кабинет мадам Клементины, а те, что со стороны сада, — будуар и спальня хозяйки. За прихожей тянулся длинный коридор, который заканчивался кухней. Рядом с ней располагались каморки кухарки и горничной. Из кухни спускалась лестница в подвал, а сразу за прихожей начиналась еще одна лестница, которая вела в мансарду, где в двух комнатах проживал помощник прорицательницы, тот самый Борис Федорович Сыроваров.
— Та-ак! — произнес многозначительно Иван и велел Фимке:
— Показывай, где обнаружил убитую.
— Там! — Фимка, впрочем, не слишком уверенно ткнул пальцем в сторону кабинета прорицательницы.
— Что ж, пойдем, посмотрим! — Иван направился к двери и распахнул ее.
За ней оказалась маленькая комната с десятком стульев возле стен. Вероятно, в ней дожидались своей очереди посетители, те, что попроще. Те, что поважнее, как выяснилось чуть позже, проникали в кабинет сквозь другие двери, которые открывались прямо в сад. Воришка их не заметил, потому что они были прикрыты тяжелыми суконными шторами.
Миновав приемную, сыщики вошли в кабинет и остановились на пороге. Фимка и вправду не соврал. Сквозняк пузырил легкий занавес на открытом настежь окне. Верно, том самом, из которого Фимка выскочил наружу. Убитая, довольно полная, с большой грудью женщина, лежала лицом вверх поперек комнаты, головой к дверям, а ногами к большому столу красного дерева на массивных, в виде львиных лап тумбах.
На полу несколько в стороне от убитой валялся подсвечник. Видимо, женщина вошла с ним в кабинет, потому что второй подсвечник с изрядно оплывшими, но потухшими свечами стоял на столе. Весь пол усыпали вороха бумаг, тяжелая штора на окне была оторвана, один из четырех находившихся в кабинете стульев валялся с проломленным сиденьем, у другого была отломана ножка. Кресло-качалку зачем-то проволокли из угла в угол, задрав при этом ковер, и повалили набок. В большом камине исходила слабым дымком кучка прогоревших углей и тлели обрывки бумаг, усеянных какими-то непонятными, похожими на иероглифы письменами.
Но не это привлекло в первую очередь взоры сыщиков.
Фимка не ошибся. Труп был налицо. Причем женщину и вправду убили зверски. На шее у нее зияла страшная рана.
Прорицательница просто плавала в собственной крови, которая уже успела застыть и отливала в слабом свете фонаря черным, почти сапожным глянцем.
Иван присел на корточки и взял женщину за руку. Расправив сжатые в последней судороге пальцы, он извлек на свет окровавленную, обтянутую тканью пуговицу и осторожно опустил ее в бумажный фунтик — подарок Олябьеву. Сейчас любой предмет, обнаруженный рядом с жертвой или на ее теле, мог оказаться тем самым компасом, который способен вывести сыщиков на убийцу.
Алексей тоже склонился к трупу, отметив неестественно вытаращенные глаза, остановившиеся зрачки, искаженное жуткой гримасой лицо, мертвенно-бледную кожу. И всюду потоки крови — на светлом ковре и на полу… Особенно много ее скопилось возле головы погибшей, а ночная сорочка, единственное, что было на ней из одежды, пропиталась кровью до самого пояса.