Она закричала не своим голосом, отшатнулась, подняла руку, чтобы осенить себя крестным знамением, но бабка рванула ее руку вниз и снова подсунула ей под глаза чашу. Там лежала половина разваренного кочана капусты…
— А-а-а! — закричала она исступленно и стала биться головой о пол. — Зачем ты меня оставил ?..
Но тут чьи-то сильные руки обняли ее, прижали к себе, и Даша проснулась.
— Что с тобой? — на нее смотрели глаза Павла. — Ты так кричала! Едва тебя разбудил. Страшный сон приснился?
— Страшный! — Даша мотнула головой, провела ладонью по лицу, словно сняла невидимую паутину. Потом подняла глаза на Павла. — Все мое больное воображение. То какой-то старорежимной дамой себя вижу, то революционеркой, собаки какие-то хромые, боевики, юродивые… — Бр-р! — Она передернула плечами. — То ли неудовлетворенные желания, то ли нереализованные возможности. Одним словом, комплексы.
— Тебе было плохо со мной? — Паша прижался губами к ее плечу. — Тебе не понравилось?
— С чего вдруг? — удивилась она. — Разве было не понятно?
— Но ты тут что-то про неудовлетворенные желания…
— Глупый! — засмеялась Даша. — Это совсем другое! Вчера я была счастлива, поверь, а сегодня я счастлива втройне, потому что у нас впереди два дня и ты от меня никуда не сбежишь!
— И ты не сбежишь! — Паша потянул ее на себя и поцеловал.
Его руки нежно гладили ее спину, скользили по бедрам, а она лежала, прижавшись щекой к его широкой груди, и млела от блаженства.
— Даша-а! — тянул он медленно, и руки его все сильнее и сильнее сжимали ее тело. — Я люблю тебя. Поверь, я никому не говорил такого, но с тобой мне легко и просто, словно знаю тебя всю жизнь. Даша-а! Выходи за меня. С Лилькой я вмиг разбегусь, она мне жена — государственная, а с тобой обвенчаемся… Ты мне от бога, я знаю…
— А как же девочки твои? Ты ведь говорил, что не разведешься, пока они школу не закончат?
— Говорил, — вздыхал Паша. — Но они почти взрослые, поймут. Я ведь не брошу их, и образование дам, и обеспечу. А ты мне сына родишь. Правда?
— Сына? — рассмеялась она. — Ты много хочешь, Паша Лайнер.
Ты еще можешь родить, не прибедняйся. Я очень хочу сына от тебя. — Он положил ей ладонь на грудь и слегка сжал. — У тебя роскошная грудь. Ты будешь кормить нашего сына, а я буду сидеть рядом, любоваться и пускать слюни от восторга.
— Пузыри, Паша! Младенцы пускают пузыри от восторга! А ты и есть младенец, только под два метра ростом и с отросшей щетиной. — Даша обняла его за шею и поцеловала в губы. — Если ты захочешь превратить меня в примерную домохозяйку, учти, это не получится. У меня слишком много обязательств перед мамой, сыновьями, издательством, наконец.
— Зачем ты замыкаешь себя в рамки? — Павел сел и сверху вниз посмотрел на Дашу. — Твои парни уже отрезанный ломоть. Вот-вот окончат университет, женятся и про мамку тотчас забудут. И матушка твоя, разве она станет противиться твоему счастью? А пацану мы няньку найдем, чтобы возилась, пока ты романы свои строчить будешь. Даша-а, — он снова лег и обнял ее, — скажи только, пойдешь за меня?
— Пойду, — сказала она просто, — я за тобой хоть на край света пойду, только сделай так, чтоб никто при этом сильно не пострадал.
— Я от Лильки откуплюсь, а Митяя начальником гаража сделаю. Пусть женятся и не прячутся по кустам…
В этот момент она прихватила его плечо зубами и прошептала:
— Паша, брось болтовню, тебе заняться больше нечем?
— Опять? — притворно испугался он. — Ты решила меня заездить?
— М-м-м, — отозвалась она, потому что целовала его в живот, а затем и вовсе превратилась в амазонку…
После они мылись в душе и иступленно целовались, точно так же, как проделывали это в Пашином кабинете и затем в отдельной кабинке ресторана, а потом в салоне автомобиля. И там уже Паша не церемонился, взял ее жадно, нетерпеливо, забыв убрать автомобиль на обочину. Несколько раз их обдавало светом фар, кто-то весело сигналил им, но они, подогретые вином и любовью, забыли обо всем…
Никогда еще Даша не чувствовала себя такой счастливой и любимой. Ее обожали, ею восхищались, ее боготворили и ею наслаждались. Павел был ненасытным, не дал ей даже раздеться в прихожей, а после вломился к ней в душ и за ночь будил два раза, пока она не взмолилась под утро о пощаде и не заснула наконец у него на плече, чтобы увидеть этот жуткий сон, который не мог просто так присниться. Он был отголоском тех тревог, тех страхов, которые продолжали вить гнезда в ее душе…
Наяву Даша от них умело избавлялась, но ночью они возвращались вновь, терзали ее душу и сердце беспочвенными пока подозрениями и предчувствиями. И самым страшным было предчувствие скорого расставания с Павлом. Очень быстро закончатся эти безумные дни, она уедет в Питер, он останется в Краснокаменске. У них будет много времени, чтобы взвесить на трезвую голову все «за» и «против». Ужасно, если Пашина любовь окажется очередным миражом, за которым она потянулась, как изможденный голодом и жаждой путник…
За завтраком они много смеялись, строили планы на день. Даша хотела перед отъездом побывать в Сафьяновской, встретиться с Мирой, узнать о судьбе дома Арефьева. Однозначно, в нем надо открывать музей, но кто этим займется, где взять денег? Она не говорила Паше о своих тревогах и сомнениях, но он читал это по ее глазам. И стоило Даше отвлечься, задуматься о беспокоящих ее проблемах, он весь как-то подбирался, настораживался и, хотя тоже очень умело скрывал свое беспокойство, тотчас старался отвлечь ее шуткой или поцелуем. Последнее было самым лучшим снадобьем, чтобы изгнать из головы смутные мысли.
До обеда они катались на снегоходе. Паша гонял на запредельной скорости по таежным горкам, буеракам и логам, выписывал крутые вензеля на полянах. Причем проделывал это стоя, отклоняясь на крутых поворотах корпусом то вправо, то влево. Даша держала его за талию. Душа ее пела от беспредельного счастья и восторга. Ее любил красивый, сильный, до чертиков смелый мужчина. Она купалась в его любви, и ей до жути нравилось мчаться вместе с ним сквозь утонувший в сугробах лес. Езда на снегоходе напоминала ей катание на горных лыжах. Здесь тоже надо вовремя успеть вписаться в поворот, уметь полностью владеть своим телом и всеми четырьмя конечностями. Мышцы ее ног и спины гудели от напряжения не меньше, чем тогда, когда она прошла первый раз в сезоне сложнейшую трехкилометровую трассу.
На поворотах снег веером вылетал из-под гусениц «Таймыра». За снегоходом оставался широкий гладкий след, и Паша, повернув к ней разгоряченное лицо, прокричал, что они непременно покатаются после обеда на лыжах.
Затем он дал «порулить» Даше. Но она, не рассчитав, так придавила ручку газа, что «Таймыр» почти взлетел над глубокой ложбиной, а после и вовсе ушел в пике…
Их с Пашей разбросало в разные стороны. «Таймыр» увяз носом в снегу, гусеницы крутились в воздухе. Даша барахталась метрах в трех от снегохода и не могла достать ногами до земли, настолько глубоки оказались сугробы. Паше было легче. Он скорее обрел точку опоры и перекинул Даше свой шарф. Цепляясь за него, она добралась до своего спасителя и теперь утонула уже в его объятиях.