— Ты никогда не думала о том, что настоящая любовь бывает пускай не у всех, но у многих людей. И нельзя ее монополизировать.
Даша в удивлении посмотрела на мужа. Кажется, она поняла, что он имел в виду, но промолчала. Слишком долго она тонула в своем горе, но так и не утонула, не понимая, что на плаву ее удержала Алешина любовь, настоящая, преданная любовь. Алексей не произнес ни одного обидного слова в ее адрес, однако Даше стало неимоверно горько и стыдно за ту боль, которую вольно или невольно она ему причиняла.
— Прости, — произнесла она сквозь зубы, — прости, Алеша! Я знаю! Я — эгоистка! Но, честное слово, я люблю тебя!
— Ты поспи немного, — сказал он ласково. — Я все понимаю и не обижаюсь!
Даша благодарно пожала его лежащую на баранке руку, снова откинулась головой на спинку сиденья и закрыла глаза. И тотчас вздрогнула, как от удара. В сознание, словно ночной воришка в квартиру, вкрался вдруг тот почти трехлетней давности, изрядно напугавший ее сон: …бабка отвела руку гостьи, захихикала мерзко и склонилась к ее лицу. Крошечные, отливающие красным глазки-буравчики окинули ее злобным взглядом, отчего ей стало совсем жутко, и она опустила глаза, чтобы не видеть эти безобразные бородавки на темной коже, глубокие, как овраги, морщины…
Колдунья, заметив ее смятение, открыла беззубый рот, затряслась от хохота и, ухватив гостью пальцами за шею, пригнула ее лицо к большой деревянной чаше. Там плавала отрубленная голова Влада. Она закричала не своим голосом, отшатнулась, подняла руку, чтобы осенить себя крестным знамением, но бабка рванула ее руку вниз и снова подсунула ей под глаза чашу. Там лежала половина разваренного кочана капусты… Даша мгновенно открыла глаза. И вдруг поняла, что ее поразило, когда она увидела труп Макарова на фотографии. Она не могла ошибиться: часы были надеты на левую руку. А Влад был левшой и всегда носил часы на правой руке…