И тут я совершила еще одну ошибку. Я отпустила повод, присела, чтобы осмотреть ногу Воронка, но он, резко рванув в сторону, чуть не зашиб меня копытами. Я упала на спину и увидела, что жеребец уходит вбок, в камни. Еще мгновение – и он скрылся в редком кедраче.
– А чтоб тебя! – с досадой сказала я, поднимаясь на ноги. Слава богу, карабин остался при мне, но «сидор» с бабкиными припасами исчез вместе с жеребцом. Что его напугало? Я огляделась по сторонам и среди елей и высокой травы заметила вдруг длинное туловище, поросшее темной шерстью и почти такую же длинную, опущенную к земле шею.
Лось?! Но с чего Воронку пугаться лося? Я сняла с плеча карабин и, пригнувшись, двинулась в сторону ельника. Надо знать, что за опасность таилась в зарослях. Это был не лось, а огромный медведь. Он поднял лобастую, похожую на закопченный чугунный казан голову и посмотрел крошечными глазками в мою сторону. Затем голова так же медленно опустилась. Ветер дул с его стороны, зверь не учуял враждебные ему запахи. Я же присела в нерешительности. Спускаться вниз опасно. Медведь останется за спиной. Что ему взбредет в голову?
Я окинула быстрым взглядом небо: угольная чернота поглотила горы, накрыла тайгу, и сквозь нее слабо маячила вершина Хан-Таштыка. Сильнейший порыв ветра пригнул вершины деревьев, полетели сучья, в камнях что-то загрохотало. Резко стемнело. Но вот все шумы слились в один нарастающий гул. Все ближе, все яснее. Казалось, навстречу мчался табун диких лошадей. Я слышала звонкий перебор, цоканье копыт по россыпи…
Град!..
Где укрыться? Впереди темнел ельник, но там медведь! Позади, в глубине ложка, камни и густой стланик. Со всех ног я бросилась назад.
Слева, справа, впереди, все чаще и ближе, рвались, разлетались вдребезги на камнях ледяные комки, будто наводчик нащупывал цель. Я набросила на голову капюшон. Град больно бил по плечам, по рукам, которыми я прикрывала лицо, по коленям. Что-то теплое стекало по лбу, по щеке и солоноватым привкусом копилось на губах.
Кровь… Только бы не свалиться!
Я нырнула под дерево. Ветви почти касались земли. Здесь было сухо и теплее, чем снаружи, граду не удалось пробиться сквозь густую сетку ветвей, но мысль о грозном соседстве не давала покоя.
Решив найти среди веток «окошко» для прицельной стрельбы, я уже смелее высунулась из-под лапника. Но медведя и след простыл! Ветер стих так же внезапно, как и начался, лишь тайга глухо шумела, не могла успокоиться после шквала. До станции оставалось километров десять. Если поспешить, то вполне можно добраться до наступления темноты. Не особо надеясь на удачу, я несколько раз громко позвала жеребца, но он не откликнулся, видно, отмахал с перепуга не один километр.
Воронок, конечно, не пропадет. Дорогу к дому он знает, поэтому побродит, поскитается и вернется в родное стойло быстрее, чем я доберусь до метеостанции. Лишь бы ногу не сломал.
Я выбралась из своего убежища. Стараясь не наступать на сучья, я медленно двинулась вниз по тропе. Миновала бугор, который закрывал голову и ноги зверя. Трудно сказать, от какого из чувств – страха или охотничьего азарта, – сердце стучало, как молот. Из-за любой черневшей корнями валежины мог подняться зверь. Не дай бог – медведица с медвежатами!
Мне никогда не приходилось встречаться один на один с бурым хозяином тайги. Поэтому я сомневалась, удастся ли остановить его одним выстрелом, если зверь вдруг бросится на меня из засады? Но больше опасалась нападения со спины. Шихан не раз рассказывал, что это излюбленная тактика медведя, особенно если это голодный шатун. Но медведь не смахивал ни на больного, ни на голодного. Скорее всего, как и я, бросился искать укрытие от града, а может, просто перешел на другое место.
Все же я продолжала красться по тропе, не снимая пальца со спускового крючка. Небо немного посветлело, но в лесу было по-прежнему сумрачно, словно уже наступил вечер. Я знала, что до полной темноты еще часов шесть, и не слишком беспокоилась. Под ноги я не смотрела и очень удивилась, когда вдруг уткнулась в камни. Тропа пропала. Видно, увлекшись мыслями о медведе, не заметила, как ступила на отвилок тропы, вероятно, звериной, так как дальше она терялась среди камней и мхов горной тундры. Я с досадой сплюнула под ноги. Ну, кулема! Не хватало еще заблудиться!
Впереди что-то темнело. Я вгляделась. Метрах в десяти от меня на фоне хилого редколесья виднелась настоящая избушка на курьих ножках. Вернее, нога была одна. Старый маленький сруб стоял на высоком пне, который вцепившимися в землю корнями действительно напоминал гигантскую птичью лапу. Проклиная себя за любопытство, я все же полезла в камни и через несколько минут оказалась возле избушки. Постояла, прислушиваясь, нет ли поблизости кого живого, затем обошла вокруг покосившегося ветхого строения. На гладком, сизом от времени пне, под самым срубом со всех сторон были видны глубокие борозды от медвежьих когтей. Береста на крыше покоробилась и кое-где провалилась. Окон не было. С трудом дотянувшись, я зачем-то постучала стволом карабина в грубо сколоченную деревянными гвоздями дверь. Если б в ответ раздался старушечий голос, я, наверное, не слишком бы удивилась. Но никто не отозвался.
Тогда, подобрав сухую сучковатую лесину, я приставила ее к порогу и забралась наверх. Дверь поддалась неожиданно легко, но вместо скрипа я услышала нежнейший «малиновый» звон. Чудеса продолжались. Только сейчас я увидела небольшой, величиной с детский кулак, колокольчик. Он висел под коньком на длинной кожаной тесемке, которая порвалась, как только я за него взялась. На колокольчике, покрытом зеленовато-сизой патиной, было выбито: «Заводъ Филарéта Горéлова».
Я почти по-пластунски преодолела порог, как вдруг на голову мне прыгнула какая-то мохнатая тварь. Заорав от страха, я отпрянула назад, сорвалась и заскользила, сшибая сучки, вниз по жерди. Приземлилась в мох и сквозь летавший вокруг пух узрела отброшенную мной связку из трех глухарей, успевших превратиться в мумии. Видно, висели они здесь с незапамятных времен.
Я выплюнула забивший рот пух, и тут на зубах у меня что-то скрипнуло. Мне показалось – камушек. Я сплюнула его на ладонь и обомлела: золото!.. Подхватив карабин, снова влезла наверх. Под крышей висели связки полуистлевших соболиных и беличьих шкурок. Несколько десятков. Я не ошиблась. Это был заброшенный охотничий лабаз. Но главное, на пыльном полу под шкурками виднелась кучка желтого песка! Я, как старатель, осторожно сгребла крупицы золота в ладонь и переложила на оказавшийся под рукой кусок бересты. Оставшееся богатство собирала уже на ощупь, среди шерсти и пыли. Наверняка часть все-таки завалилась между щелястыми половицами. Ползая на коленях, я обследовала все вокруг, и тут на глаза попалась небольшая, похожая на женский ридикюль сумочка или, скорее, кисет из оленьего камуса. На ней с удивительным вкусом мелким бисером был вышит орнамент. Светлый мех сумки красиво сочетался с окантовкой из синего и оранжевого фетра, выцветшего и запыленного.
Я раскрывала ее медленно, как страстный картежник последнюю, решающую карту, боясь вспугнуть удачу. Есть! И здесь золото. Почти половина кисета! Вот сюрприз так сюрприз!