Обычно ее будила раздраженная Лоиза, торопя к утрене. Но на этот раз Лоизы не было, а солнце стояло уже довольно высоко.
– Сегодня большой день, ясочка, – сказала ей цыганка, подавая одежду. – Поторапливайся, дядюшка с маменькой хотят поговорить с тобой.
– О чем? Ты ведь знаешь, да?
– Знаю, но сказать не могу.
Катрин, не сомневаясь в своей власти над любящей ее Сарой, ластилась, умоляя намекнуть, ну хоть словечком…
– Скажи хотя бы – о хорошем или о дурном? Обрадуюсь я или…
– Честно сказать, не знаю! Может быть, обрадуешься… А может, и нет! Одевайся быстренько и все узнаешь!
Сара засуетилась, наливая в таз воду, готовя полотенце. Катрин, не обратив внимания на предложенную ей рубашку, принялась умываться голышом, как спала, как все спали в те давние времена. Сары она не стеснялась, та была ей как вторая мать.
За все эти годы дочь вольных просторов ничуть не переменилась, она была все так же красива и так же смугла, близящийся четвертый десяток не прибавил ни одной серебряной нити к ее густым пышным волосам. Она лишь немного располнела, благодаря благополучной и размеренной жизни в доме дядюшки Матье, ее гибкое стройное тело дикого зверька как бы оделось теперь мягким футляром. Но независима она была по-прежнему. Порой на два-три дня исчезала, никому не говоря ни слова. Куда она уходила? Может быть, к Барнабе? Но Ракушечник умел хранить тайны; в том опасном и сомнительном мире, где он так и остался жить, несмотря на мольбы Катрин, все умели держать язык за зубами.
Катрин торопливо, вопреки своему обыкновению, умывалась. Обычно по утрам она спешить не любила. Увидев, как внимательно разглядывает ее Сара, она спросила:
– Что ты так на меня смотришь? Находишь дурнушкой?
– Дурнушкой! Не напрашивайся на комплименты! Чуточку уродства тебе бы только пошло на пользу. Мало мужчин устоит, увидев тебя. Тебя создали для любви, поэтому ты будешь сеять гибель.
– Что ты хочешь сказать?
Сара часто говорила странные вещи. И не давала себе труда объяснять их. Она словно бы думала вслух, для самой себя. Ничего не объяснила она и на этот раз.
– Ничего не хочу! – сказала она отрывисто, протягивая Катрин вчерашнее зеленое платье. – Одевайся и спускайся вниз!
Сара исчезла за дверью, Катрин торопливо оделась. Завязала косы таким же, как платье, зеленым бантом и спустилась в большую комнату, где, как сказала Сара, ее ждали матушка и дядюшка Матье.
– Вот и я! – сообщила Катрин. – Что-то случилось?
И мать, и дядюшка смотрели на нее так пристально, так изучающе, словно видели ее в первый раз.
Катрин заметила на глазах у матери слезы и кинулась к ней. Опустившись на колени возле Жакетты, она обвила ее руками, прижалась к платью щекой.
– Мамочка! Вы плачете? Что случилось?
– Пока ничего. И плачу я, может быть, от счастья…
– От счастья?
– Может быть… Дядюшка сейчас все тебе скажет.
Матье встал и принялся расхаживать взад и вперед по комнате, очень большой и просторной. Ступал он непривычно тяжело, словно на плечи ему давил груз, которым он собирался поделиться. Наконец он остановился перед племянницей и спросил:
– Ты помнишь, какую парчу и бархат мы получили вчера из Италии?
– Конечно, помню, – ответила Катрин. – Заказ Гарена де Бразена.
– Вот-вот. Но если ты пожелаешь, они достанутся тебе.
С ума, что ли, сошел дядюшка? С какой такой радости знатный сеньор господин де Бразен предлагает племяннице суконщика такой немыслимо роскошный подарок? Катрин смотрела то на мать, то на дядюшку, то в глубину комнаты, стараясь убедиться, что все это не привиделось ей во сне. Старшие внимательно следили за выражением лица девушки.
– А каким образом? – спросила Катрин.
Дядюшка подошел к окну, выглянул на улицу, сорвал лист базилика, что стоял в горшке на подоконнике, и вернулся опять к племяннице.
– Таким, что господин Гарен оказал нам честь, попросив твоей руки. Вчера он пригласил меня к себе и довольно подробно делился со мной своими видами на будущее. Мне нечего было ему возразить. И я могу только повторить, что его предложение для нас большая честь, неожиданная, но очень, очень большая.
– Погоди, не надо ни в чем убеждать, – прервала его Жакетта.
– Я и не убеждаю! – возразил Матье взволнованно. – Я сам не могу понять, хочу я или нет этого брака. Он скорее беспокоит меня. И я говорю все как есть. А ты как думаешь, детка?
Девушка онемела. Опешила от изумления. Можно было подумать, что со вчерашнего дня господин хранитель решил во что бы то ни стало вторгнуться в ее жизнь и совершенно переменить ее… Но ее интересовала суть дела, и задавать лишних вопросов она не стала.
– Что за причина у господина Гарена просить моей руки? – спросила она.
– Похоже, любовь, – отвечал Матье, пожимая плечами. – И это меня не удивляет. Он сказал, что не видел девушки красивее, а мне известно, что такого мнения придерживается не он один. Что ему ответить?
Жакетта снова вмешалась:
– Ты слишком торопишься, Матье. Все это так неожиданно, так странно для нашей девочки. Ей надо свыкнуться с новостью.
Свыкнуться? Да, конечно, нужно, чтобы Катрин попривыкла. В памяти Катрин возникло бледное, несколько пугающее лицо Гарена де Бразена: холодное, одноглазое; потом припомнились размеренные, словно бы замороженные движения. Персонаж с гобелена, которого оживили мановением волшебной палочки. Но разве выходят замуж за гобелены?
– Я благодарна за оказанную мне честь, – сказала она без малейших колебаний, – но была бы рада, если бы вы ответили завтра господину Гарену, что я еще слишком молода для замужества. Я его не люблю… Но это, впрочем, говорить ему совсем не обязательно.
– Так ты отказываешь ему?
Матье был ошеломлен. Недовольство мешалось в нем с недоумением и восхищением. Предложение такого немыслимого богача, такого могущественного человека могло смутить, могло обрадовать юную девушку. Но твердый, решительный отказ в устах такого юного существа и ни малейшего колебания? Было чему изумляться. Катрин теперь сидела возле матери, держа ее руку, и не казалась ни потрясенной, ни растроганной. Взгляд ее прекрасных глаз был безмятежно ясен. Спокойным был и голос, когда она тихо добавила:
– Конечно, отказываю. Я отказала многим, потому что не любила их. Не люблю я и господина де Бразена, потому и отказываю.
Логика Катрин, похоже, не показалась дядюшке Матье такой уж безупречной. Складка между его губ залегла еще глубже. Помолчав, он сказал:
– А ты подумала о том, что станешь самой богатой дамой в Дижоне, самой нарядной и великолепной? Что у тебя будет роскошный особняк и такие платья, о которых ты и не мечтала? Что у тебя будут драгоценности, будут слуги, что ты будешь представлена ко двору?