* * *
Иисус лежал на земляном полу. Суд состоялся. Он был осуждён. Его ждала смерть. Думать ни о чём не хотелось. На душе было тоскливо и гадко. Несчастный пленник всё-таки надеялся, что Синедрион, не имея серьёзных доказательств вины, которой вообще не было, не станет осуждать, но встанет на его сторону, дабы вместе с ним отказаться от старого, обветшалого Закона, жестокого и несправедливого. Он и от предложения бежать из Иерусалима поэтому отказался, надеясь на совесть, благоразумие и честность иудейских священников, считавших себя посредниками между Святым Святых и людьми. Хотя теперь было невозможно что-либо изменить, но узник не думал о близкой смерти, а мыслил о жизни…
Размышления обитателя тюремной камеры прервал протяжный скрип ржавых дверных петель. Кто-то тихо вошёл в его узилище. Ещё не увидев вошедшего человека, Иисус сразу догадался, почувствовал сердцем своим любящим, кто навестил его в этот скорбный час. Осуждённый успел только чуть привстать, как ощутил нежное прикосновение тёплых ласковых рук к своему лицу.
– Мария! Дорогая моя Мария! – шепнул разбитыми губами узник.
– Иисус! Любимый! Что они сделали с тобой? – заплакала девушка, крепко, как в последний раз, обнимая человека, которого, увидев однажды, полюбила с первого взгляда и на всю жизнь. – Тебя казнят сегодня днём после полудня на Лысой горе. Я была у прокуратора, разговаривала с ним. Почему, ну почему ты отказался от его предложения? Бежим вместе, бежим в Египет, или в Ливию, а лучше в Сарматию. Эта неизвестная страна очень далеко от Иудеи. Прокуратор даст нам коней. Я не хочу, чтобы ты умирал! Я не смогу без тебя жить, Иисус!
– Мария! Милая моя девочка! – пленник осторожно привлёк к себе девушку, крепко прижал её дрожавшее от рыданий тело к своей груди и нежно поцеловал Марию сначала в лоб, потом в мокрые от слёз глаза, влажные щёки и затем в чуть полуоткрытые губы.
«Если бы ты знала, как мне не хочется умирать! Ведь никому не известно, что там находится за чертой жизни, где начинается смерть! Никто же ведь не возвращался оттуда», – но этих слов осуждённый вслух говорить не стал. Иисус слишком сильно любил Марию, эту добрую и милую девушку, чтобы своими переживаниями и страхами разрывать на части и без того её раздираемое от горя сердце, преданное и верное. Он думал о Марии всегда и очень скучал, когда долго не видел её, хотя в последнее время они почти не расставались, а если ему и приходилось отлучаться, то недолго, не более чем на полдня.
«Тяжело ей будет жить, когда меня не станет, – размышлял Иисус, – а каково будет мне?»
– Успокойся, Мария! – тихо сказал, почти прошептал, он девушке, стараясь успокоить её. – Мы обязательно встретимся с тобой, чтобы ни случилось. Ведь после смерти также существует жизнь. Было бы не справедливо со стороны Господа Бога, вначале создать такое удивительное и совершенное творение, как человек, а затем венец своего искусства превращать в прах и тлен. Не мог Он так поступить, подумай сама, а куда же уходит душа, мысль человеческая?
– Я всё понимаю, Иисус! Я верю тебе, верю, что наша душа бессмертна, верю Богу, я верю в твоё царство, но давай лучше убежим. Прокуратор обещал, – вновь начинала Мария уговаривать своего друга принять, пока ещё не поздно, моё предложение. Она молча слушала заверения своего возлюбленного друга о предстоящем свидании на небесах, но, когда он умолкал, она вновь принималась уговаривать Иисуса бежать, ибо никак не хотела согласиться на встречу и вечную жизнь с ним после смерти.
– Дорогая моя девочка. Прокуратор может дать нам коней, дать денег на побег, он может сделать много для нас, но одного он сделать не в силах, Мария! Прокуратор никогда не сможет дать мне чистую совесть, дабы я потом жил сам с собой в согласии…
Узник хотел ещё что-то добавить, но снова скрип открываемой двери прервал его слова. Камера ярко осветилась огнём факелов вошедших в неё легионеров. Один из них спустился по ступенькам на каменный пол темницы, подошёл к осуждённому и громко спросил:
– Ты есть Иисус из Назарета – самозванный царь иудейский?
Узник кивнул.
– Я Иисус, но не царь иудейский! – Он начал вставать на ноги, не выпуская из объятий девушку, так как она сама, крепко обвив руками его шею, казалось, не собиралась отпускать своего любимого человека.
– Пошли! Время твоё пришло! Для казни всё готово! – коротко бросил римлянин. Он сказал эту фразу столь решительно и твёрдо, что Мария вдруг сразу поняла: спорить, сопротивляться, кричать, умолять, рыдать, защищать своего любимого не возымеет абсолютно никакого положительного действия, и потому руки её сами вдруг разжались, безвольно повиснув двумя плетями.
Стражники грубо схватили цепи, которыми был скован Иисус, и поволокли того вверх по лестнице. Легионеры шли слишком быстро, чтобы узник смог бы поспевать за ними. Он упал на первой же ступени, но стражники даже не остановились, не обратив на пленника никакого внимания, а лишь громко засмеялись. И только мышцы на их руках сильно напряглись, ибо им пришлось приложить дополнительные усилия, дабы втащить человеческое тело наверх, к тюремным воротам.
Яркое полуденное солнце ослепило узника. Пленника чуть проволокли по земле и затем бросили. Узник хотел чуть приподняться на ноги, но не успел даже привстать, как один из стражников тупым концом копья, сильно ударив осуждённого под самые рёбра, вновь уложил его на землю. Легионер при этом специально ударил так, чтобы сбить дыхание у несчастного, который и без того с трудом дышал, ловя воздух широко открытым ртом.
– Ну! Чего разлёгся? – грубо закричал, охранник – а ну, вставай, вставай! А не то ещё получишь!
После этого легионер резко дернул за цепь, сковывавшей руки осуждённого. Иисус начал медленно вставать на ноги, но как только он поднялся, другой воин, что стоял чуть поодаль, размахнувшись, ловко и умело, профессионально, с оттяжкой, хлестнул узника по обнажённой спине свитым из бычьих сухожилий кнутом. Удар был столь сильным и жестоким, что звонкое эхо от него многократно отозвался от каменных стен крепости, заглушив хриплый крик боли, невольно вырвавшийся из горла осуждённого на смерть.
– Что с тобой случилось, Артерикс? Ты ослаб за одну ночь! Самарянка забрала все твои силы? – громко захохотали римляне, так как узник после удара легионера, считавшегося по праву самым умелым кнутобоем во всём римском войске, устоял на ногах. Все, видевшие Артерикса в деле, знали, как мастерски умеет он бить. Этот легионер, если бы он только захотел или я ему приказал, смог бы спокойно одним ударом своего страшного кнута остановить сердце осуждённого, а мог бы лишить того разума от боли. Артерикс своими искусными и хлёсткими ударами был способен бесконечно продлить дикие и жуткие мучения пленника, постепенно оделяя кожу от его же плоти. Одним словом был настоящим мастером своего дела, потому и приказал я ему не бить пленника по прозвищу Назорей в полную силу. Но это было утром, а сейчас время уже перевалило далеко за полдень, поэтому Артерикс и решил немного поупражняться, ведь осуждённому жить оставалось всего ничего. Жалко было упускать шанс показать своё искусство работы с кнутом. Ведь в последнее время это его умение требовалось всё меньше и меньше, и такое положение совсем не радовало Артерикса.