Мы удалились, примерно, километров на шесть-семь от того места, где оставили в засаде прапорщика Сокольникова, когда я чисто интуитивно почувствовал, что с ним случилась беда. По глазам Алёшки мне стало ясно, что точно такое же предчувствие посетило и его.
— С Димкой что-то случилось, Саня! Надо срочно возвращаться! Выручать его надо! Если что, давай я пойду один! Я согласен! Сам понимаешь, не могу оставить его. Долг платежом красен. Он ведь не бросил меня, да и сейчас я подвёл вас, моя вина будет, если Димка там погибнет.
— Ну, чего ты, Алексей, заладил как попугай. Сам понимаешь, сам понимаешь, моя вина, моя вина! Понимаю!!! Глупостей-то только не надо говорить! Запомни раз и навсегда, ты никому и ничего не должен. В Афгане мы делали свою работу, запомни это! Не тебя конкретно выручали, а всех твоих ребят хотели вытащить. По совести делали, понял? Ну, это вроде лирического отступления. Теперь, по сути! Я, кстати, и без тебя знаю, что с ним беда. И не надо торопиться, спешка она знаешь, где нужна? — Резко оборвал я майора и строго взглянул на него. Тот кивнул мне в ответ головой. — Вот, вот! Именно там, при ловле блох! — Я замолчал. Алешка так же ничего не говорил. Молчание наше длилось недолго.
— Но только один ты никуда не пойдёшь, вдвоём пойдём. Одному будет сложно справиться. А вдруг он ранен, или в плену, или…, — договаривать я не стал, ибо язык не поворачивался вслух произнести ту мысль, что пришла в голову, — короче ни при каких условиях оставлять его нельзя. Возвращаемся! А потом ты сам, вон, не в лучшей своей физической форме. Рука не болит?
— Ерунда с рукой, рука скоро пройдёт, кровоточить перестала! Но дело не в этом. Ну, тебе же документы надо доставить, Саша? — Заявил мой друг.
— Почему именно мне? Вот прикажу, и ты доставишь! Воинскую дисциплину у нас никто не отменял. Я, между прочим, ещё командир, а ты мой подчинённый, понял? — Но, увидев, как забеспокоился Алексей после моих слов, поспешил его успокоить, — ладно, не волнуйся, друг мой ситный, вместе пойдём! Климов, наверняка, уже добрался до своих, и документы вместе с образцами препарата, поди, в Москве у генерала, у Ивана Фёдоровича на столе? Всё! Разговор окончен! Пошли обратно!
Мы, не сговариваясь, одновременно, как по команде, развернулись и стали быстро спускаться по склону горы вниз, чтобы выйти вернуться на то место, где в засаде остался Димыч, прикрывать наш отход. Только мы взяли чуть правее, ибо хотели зайти немного с другой стороны, дабы наше возвращение было неожиданным для всех: и для прапорщика, и для противника, которого он сейчас всячески старался задержать в горном проходе.
Иногда так происходит, когда человек поддавшись внутреннему, только ему понятному влечению или желанию, вдруг всё кардинально меняет, не в силах потом объяснить причину своего поведения. Вот точно также всё произошло и с нами. Мы просто почувствовали, что Димка в беде и, хотя по законам войны нам нельзя было возвращаться назад, а следовало идти только вперёд, ибо выполнение задания превыше всего, мы вдруг развернулись и пошли в обратную сторону спасать друга, одновременно спасая и себя. Неизвестно как сложилась бы наша судьба, выйди мы на заградотряды и засады, выставленные полковником Дентенем из отряда «Дельта Форс» точно на маршруте движения моей группы.
Стрельбу мы услышали сразу же, как только поднялись на гребень скалы, на склоне которой наш друг держал свой неравный бой, давая возможность нам оторваться от преследования. Расстояние до места боя оставалось ещё приличным, хватило бы часа на два, если не на три быстрой ходьбы. Вскоре мы увидели вертолёты, которые начали шнырять туда, сюда над рекой, где остался прапорщик. Нам следовало поторопиться. Но делать это нужно было осторожно, чтобы ненароком не демаскировать себя, да и с воздуха чтобы не увидели насм раньше, чем мы подойдём к месту боя и сможем помочь своему другу. На оставшуюся пару километров нам пришлось потратить почти столько же времени, сколько ушло его на весь путь от места Димкиной засады и обратно. Мы не могли позволить противнику обнаружить себя, иначе пропадал весь смысл нашего возвращения, который как раз и заключался в неожиданности нападения на застигнутых врасплох американских солдат. Читатель уже знает, что приключилось с прапорщиком Сокольниковым после того, как мы расстались, но нам-то об этом было ничего не известно.
Мы поспели вовремя. Димыч, уже расстреляв почти весь боезапас, начал с ними игру в догонялки. Он тянул время, давая нам возможность уйти как можно дальше. Только всё равно его взяли. Прервалось всё случайно. Как оказалось потом, пуля попала в камень, и отлетевшим от него осколком прапорщику разбило голову, отчего он потерял сознание. Конечно, наш друг не собирался стреляться или подрывать себя гранатой, хотя у него и оставалась для себя последняя пуля. Димка решил по-другому. Он заранее просчитал, что время, затраченное на его допросы и пытки, так же сыграет свою положительную роль в смертельной игре. Мне ли не знать Димку, с которым я был знаком ещё со школы. Сокольников прекрасно понимал, что проиграет, но даже свой проигрыш он хотел обратить в нашу пользу. Димка не боялся истязаний и мучений, он был уверен, что терпения у него хватить хоть на десятерых.
Мучили Димку действительно страшно и жестоко, даже очень жестоко. У специалистов из Лэнгли был богатый опыт по этой части. Нам не раз приходилось сталкиваться в джунглях Анголы и Южной Америки с результатами их допросов с пристрастием, и скажу честно, не многие из моих бойцов могли бесстрастно взирать на увиденное. Многие уходили за кусты, чтобы я не видел, как их тошнит и выворачивает наизнанку от страшного того зрелища.
Мы осторожно и скрытно наблюдали сверху за всем тем, что происходило у подножия скалы, на берегу бурной горной реки. Картина, что мы увидели, для нас была, в общем, знакомая. Специалисты из ЦРУ не придумали ничего нового. Перед ними на земле лежал прапорщик. Он был почти без одежды, а те лохмотья, что прикрывали его истерзанное тело, назвать одеждой не поворачивался язык. Димку только что закончили бить ногами. Видимо, устав от такой работы специалисты по борьбе с диверсантами, решили отдохнуть и бросили его лежать прямо на камнях на самом солнцепёке. Прапорщик находился в полном сознании. По отдельным фразам разговора цереушников, донёсшегося до наших ушей снизу, или кто там его пытал, мы поняли, что Димка наш молчит, и они не могут от него добиться ни слова. Они хотели вытянуть из Сокольникова кое-какие признания, но вот какие, расслышать было трудно. Поняв бесперспективность допроса, они поначалу начали угрожать Сокольникову, убить его, но потом, видимо, переговорив с кем-то по радио, вызвали вертолёт, чтобы отправить пленного в центр для дальнейшей работы с ним, как это у них называлось для психологической обработки. Но это были всего лишь наши предположения, ведь я многого не знал. Не знал, например, что прапорщик встретил здесь своего самого «заклятого товарища», не знал также, что полковник Дентен категорически запретил лишать пленного жизни, но позволил, изувечить и калечить его. Обо всём этом мне и Алёшке Димка Сокольников расскажет уже после, а пока мы наблюдали и разрабатывали план освобождения нашего друга из плена. Мы видели сверху все издевательства американцев над прапорщиком, но вынуждены были ждать. «Почему?» — могут спросить меня, да потому, что торопиться в таком деле нельзя. Спешка могла бы всё испортить.