К стенке жался пяток перепуганных чиновников. Видимо, Киссур прервал какое-то совещание, на котором Ванвейлен и Нан объясняли государю, как управлять страной, а Арфарра поддакивал. Киссур остановился в дверях. Нан шевельнулся за спиной государя и произнес с непроницаемым лицом:

– Господин Киссур… То, что вы сделали…

Его перебил Ванвейлен.

– Я не знаю, как вы осмелились явиться сюда, но если после всего случившегося вы надеетесь оставаться первым министром…

– Это катастрофа, – сказал третий чужеземец, – никто не осмелится иметь дело с правительством, во главе которого стоит палач.

Киссур выудил из рукава половинку печати и кинул ее через стол Ванвейлену.

– Экое красноречие, – засмеялся он. – Вам нужно, чтобы первым министром был Нан, а не я – так бы и говорили. Я и сам понимаю, что первый министр, который не берет взяток, не исполняет своих профессиональных обязанностей.

Ванвейлен стал красным, как рак, и вскочил с кресла.

– Палач, – заорал он, – что вы себе позволяете!

Киссур подошел к Ванвейлену, сгреб его за широкую шелковую плетку, в которую тот завернул шею, и пихнул обратно в кресло.

– Цыц, – велел он, – сидели в присутствии государя, так и сидите!

– Послушайте-ка меня, – продолжал Киссур. – Я, может, и палач, но я не дурак! Я, господин Ванвейлен, с самого начала удивлялся, зачем я оказался на вашем совещании, потому что на этом совещании делили пирог под названием страна Великого Света, и я был там явно лишний. А потом вы при мне стали рассуждать о том, что только чудо может спасти ойкумену; и что вашим оружием можно в полчаса уничтожить лагерь Ханалая, но вы, Клайд Ванвейлен, никогда такого приказа не отдадите, потому что вам за это накостыляют по шее. И даже дурак бы понял, на что вы меня, господин Ванвейлен, подбиваете, и что вы без меня придумали с Арфаррой.

Ванвейлен опять всплеснул руками и полез было из кресла, но Киссур затопал ногами.

– Цыц, – сказал он, – я договорю до конца. Вам надо было уничтожить Ханалая. Вам надо было, чтобы ответственность за это несли не вы, а выгоду получили вы. Ведь остатки мятежников сегодня ползли к столице на коленях! Вам надо было сделать так, чтобы министром был Нан, а не я… вы разрешили все ваши затруднения одним махом. Я на вас не сержусь. Что вы такое? Торговец из страны торговцев: а нравы торговцев везде одинаковы.

Тут Киссур повернулся к Арфарре.

– Что же касается вас, господин Арфарра… Признаться, вы оскорбили меня. Ведь если бы вы позвали меня к себе, рассказали, как обстоят дела, и признались, что вам нужен человек, который захватит штурмовик и уничтожит лагерь Ханалая, и что после этого государь должен будет отречься от этого человека, имя которого станет грязью и прахом; а ни вы, ни Ванвейлен в этом замешаны не будете, – разве я сказал бы «нет?» Вы оскорбили меня недоверием, господин Арфарра…

Арфарра сидел в кресле, выпрямившись и совершенно неподвижно. Государь Варназд вскочил с малого трона.

– Киссур, – вскричал он, – эти твари могут убираться. Моим первым министром будете вы, и только вы.

И тут Киссур Белый Кречет в первый раз в жизни перебил государя.

– Я еще не кончил, – нехорошо улыбаясь, сказал он. – Как я могу, государь, быть вашим министром, если вы сами отрешили меня от должности; назначили двести тысяч за мою голову; велели жечь мое имя на всех алтарях!

– Это была ошибка!

– Вы оскорбили меня, – продолжал Киссур, – вы поверили негодяям, которым клялись не верить. Когда человека оскорбляет другой человек, – есть много способов мести. Когда человека оскорбляет государь, – есть только один способ мести.

– Остановите его, – закричал Ванвейлен.

Один из десантников из-за двери прыгнул к Киссуру. Киссур поймал десантника левой рукой и шваркнул им о стенку. Правой рукой он вытащил из рукава белый трехгранный кинжал, с широкими лепестками у рукояти и тремя желобками для стока крови, и, все так же улыбаясь, всадил его себе в грудь по самые лепестки. Все замерли. Киссур стоял некоторое время, молча и удивленно глядя на государя.

– Скверно это будет, – прошептал Киссур, – если станут говорить, будто я в таком случае промахнулся…

Он не договорил, закрыл глаза, пошатнулся и упал на руки подбежавшему чужеземцу. И никто, конечно, не мог бы сказать, что Киссур струсил или промахнулся, потому что кинжал его вошел точно в сердце, пересек левое предсердие и почти вышел из лопатки.

Эпилог

Прошел почти месяц. Многие вспоминали про этот месяц по-разному, а Шаваш так никогда и не мог вспомнить до конца, что именно было с ним в этот месяц. Но вот, как-то через месяц Шаваш открыл глаза в небольшой белой комнате и увидел, что над ним сидит Киссур. Киссур был очень бледный, отощавший, в чужеземной куртке и штанах. Все это – и чужеземная одежда, и странный свет с потолка, было уже Шавашу отчего-то знакомо. Шавашу казалось, что все это много раз показывали ему во сне.

– Я думал, что ты умер, – отчего-то вспомнил Шаваш.

– Я и сам так думал, – ответил Киссур.

Они помолчали.

– Эти люди так умеют лечить, даже покойников лечат, – сказал Киссур. – А ты молодец. Знаешь, как ты себя вел?

Шаваш не помнил, как он себя вел. Он смутно помнил, как молодой помошник Арфарры в его комнате с ужасом шептал, что Арфарра мертв, а лагерь Ханалая почему-то горит зеленым и черным пламенем… «Вы правы, они убийцы и нелюди», – шептал чиновник. Потом – жар и бред, потом – вокруг него, люди в незнакомых одеждах, и вдруг, поверх них, лицо Нана…

– Как я себя вел? – спросил Шаваш.

– Ты кусался, – сказал Киссур.

Шаваш молча глядел в потолок.

– Знаешь, – вдруг проговорил он, – как я верил Нану? Как ты государю.

– Не трожь государя, – сказал Киссур.

И опять молчание.

– Что же, – спросил Шаваш, – они так хороши, как сами о себе говорят?

– Еще лучше, – ответил, криво усмехнувшись, Киссур.

Тут Шаваш подумал, что за ними обоими, наверно, подсмативают. Он внимательно поглядел Киссуру в глаза и спросил:

– И какое это имеет значение?

– Никакого, – ответил Киссур. Шаваш протянул ему свою руку ладонью кверху, а Киссур положил на нее свою руку ладонью книзу, и так они сидели, пока Шаваш не заснул.

Где-то двумя этажами выше ухоженный седой человек оторвался от экрана и с тоской сказал:

– Я вам говорил, что все бесполезно! Такие – как эти двое, они не успокоятся, пока не выживут нас из своей страны!

И его собеседники попрятали глаза, потому что возразить им было нечего.