– Это не так, – сказал с тоской Арфарра, – вам, клянусь, неизвестны обстоятельства. Откуда вы вообще…
Нан прикусил язык. Первый министр империи, господин Нан, действительно вряд ли знал подробности той варварской истории, зато Девид Стрейтон знал их неплохо.
– Я вам не ламасский бюргер, – зашипел Нан, осознав, что сделал непростительную ошибку, – одну и ту же шутку не шутят дважды! Что вы хотите?
– Я хотел бы, – сказал Арфарра, – чтобы вы по-прежнему оставались первым министром.
– Рад видеть, – насмешливо отозвался узник, – что наши заветные желания совпадают.
– Никто, кроме вас, не может предотвратить бунта, – сказал с тоской Арфарра. – Нет ничего легче, чем совратить чиновника. Ваши друзья во дворце – теперь мои друзья. Но ваши друзья в городе не верят мне, потому что это собственники, а не чиновники. У меня жуткая репутация. Они сами еще не знают, что восстанут, потому что нет никого трусливей собственника, но я это знаю. Государь не желает и слышать о вас, – я рискую всем, но я готов забрать вас отсюда. Я готов поступать так, как вы мне скажете. Я пришел к Шимане и поклялся ему, что выкуплю займ, продав государственные земли: Шимана заставил меня ждать два часа в передней и хохотал после моего ухода! Я хочу, чтобы мы встретились втроем: вы, я и Шимана. Если этой встречи не будет, будет бунт, и уже ничто и никогда не оправдает вас в глазах государя.
– А вы, – самым серьезным тоном сказал Нан, – увидите себя вынужденным в третий раз в жизни задушить те самые реформы, за которые всегда были в душе.
Арфарра сел на табурет и закрыл лицо руками. Он сидел там довольно долго, так долго, что в углу камеры тихо зашуршало, и две пары любопытных крысиных глазок выставилось из-под соломы. Свет от персикового фонаря не достигал Арфарры, и Нану показалось, что старый колдун куда-то пропал, оставив вместо себя кусок тяжелой тьмы на каменной табуреточке.
– Я зря вам солгал, – вдруг послышался голос Арфарры. Крыса испуганно брызнула в норку. – Четверть века назад я был виновен в самом страшном пороке – глупости. Я заслужил не ссылку, а топор. Мне следовало бы покончить с собой, если б не одно обстоятельство, невероятное и сейчас несущественное. В городе будет бунт. Помогите стране!
– Я вам не верю, – сказал Нан. – Вы хотите использовать меня, а потом отрубить голову: вам придется довольствоваться лишь последним.
Старик, произведенный народом в бога-покровителя пыток, долго молчал, потом наклонил голову и тихо спросил:
– Что ж. Вы правы, если бы я лгал, я бы говорил точно то же. Полагаю, нет ничего, что могло б доказать мою искренность?
– Именно так.
– Что ж, господин Нан. Как вы понимаете, мне будет трудно уцелеть без помощи. Помочь мне можете либо вы, либо господин Чареника. Право, мне жаль, что придется просить помощи у господина Чареники. Куда вы, однако, дели документы из своего знаменитого сундучка?
– Я отдал их Чаренике.
– Я поймал за руку сына Чареники, когда он крал сундучок, и он выронил со страха душу, так как я ему показал какую-то бумагу из своего рукава. Но сундучок был пуст.
– Как пуст, – вскричал Нан, выкатывая глаза, – значит, кто-то добрался до него раньше!
– Вы лжете хуже меня: попробуйте еще раз.
Нан засмеялся со своей соломы и сказал:
– Когда правитель осведомлен о всем зле, которое творится в государстве, это приводит к неверным шагам.
Арфарра хлопнул в ладони: вошли трое варваров. Арфарра кивнул на бывшего министра и сказал:
– Спросите у этого человека, где нужные мне документы, и спрашивайте, пока он не ответит.
Откинулся на своей табуреточке к стене и неприязненно закрыл глаза.
* * *
На следующее утро стражник принес Нану миску с едой. Узник приподнял голову с соломы и сказал, что не хотел бы лишать государственных свиней причитающегося им корма. Стражник сказал, что всех так кормят, и что господа Руш и Ишнайя кушали так же. Нан замолчал, но тут прибежал комендант, плюнул в миску, сгреб бывшего министра за волосы и стал купать его в этой миске. Бог знает, что на него накатило: может, Нан когда-то не подписал его племяннику назначения, а может, это у него было в обычае.
Мир наш – вместилище непостоянства и игралище страстей, и часто великие события происходят от ничтожных причин.
В то самое время, когда хозяйки ставили вторую опару для теста, а комендант кормил Нана за волосы из миски, святой Лахут шел к рынку в сопровождении бичующихся и толпы. На одном из перекрестков он заметил трех черных псов, рывших лапами землю, и, будучи человеком проницательным, воскликнул:
– Это божий знак! Третий день они здесь роют!
Мигом принесли лопаты, начали копать в поисках божьего знака, и выкопали, к ужасу толпы, бамбуковую клетку с мертвой мангустой. Зверька обрили, чем-то страшно искололи, и босили под землю умирать. Люди заволновались от сострадания.
Один из спутников Лахута осмотрел клетку и закричал:
– Это похоже на работу мастера Имина Короткие Ушки!
Толпа побежала к Имину Короткие Ушки и потащила его за ногу в реку, но тот завопил, что он ни в чем не виноват, и продает таких клеток в неделю десять штук, и что на каждой клетке у него есть номер, и он записывает номер и покупателя в кожаную книгу. Посмотрели клетку и прочитали номер. Сличили запись в книге и прочли, что клетка была продана варвару из городской стражи по имени Радун. Все оцепенели.
– Братцы, – закричал какой-то оборванец, – ведь варвары этой мангустой навели порчу на государственный займ: все три дня, пока мангуста подыхала под перекрестком, курс займа падал!
Толпа пришла в ужас от этой новости.
Люди бросились к пятой управе и стали требовать Радуна. Шум стоял такой, что, казалось, раскололись небо и земля. Радун ни в чем не признавался, а в доказательство невиновности показал на пять тысяч билетов государственного займа, которые теперь стоили меньше подписи казненного. Толпа озадачилась, и кое-кто сообразил, что они вломились в казенную управу, что, по закону, означает бунт.
– Братцы, – орал Радун, размахивая билетами, – это кто же вас надоумил бунтовать против государя?
Толпа вытолкнула на середину Лахута.
– Вязать его! – распорядился Радун.
Лахута стали ловить за локти, а Радун подскочил к нему и заорал:
– Признавайся, кровяная морда, ты сам зарыл мангусту на перекрестке, чтобы смутить народ!
Лахут со страшной силой отпихнул стражника и вскричал:
– Я, собака, верный подданный государя! А вы, варвары, этой мангустой его извели!
– А кто же сидит во дворце? – обалдел сотник.