Теперь, с опалой первого министра, все изменилось. Во-первых, нельзя было быть уверенными, что опальный министр будет держать язык за зубами о давнему заговоре: а если ему вышибут все зубы? Во-вторых, нетрудно было догадаться, что Арфарра и Киссур поступят с богачами в провинции также, как с бунтовщиками в столице.
И если два года назад господин Нан отговорил людей от лишней суеты, указав, что, отпав от империи, вряд ли можно рассчитывать на большие торговые доходы, то теперь все выходило наоборот: только отпав от империи, можно будет продолжить торговать внутри Харайна.
– Неужели Шаваш не смог его арестовать? – вдруг недоверчиво спросил Ханалай.
– И как не смог! Мне рассказывали такой случай: яшмовый араван три дня ночевал у одного крестьянина. На четвертое утро он ушел, а днем хозяин полез в погреб и сломал себе руку. Вот к нему приходит гадатель – агент Шаваша, – гадает, и, желая повредить проповеднику, говорит: «На тебя навел порчу недавний гость – уж не знаю, кто у тебя был». А крестьянин плачет: «Это мне за мои грехи! Три дня гостил у меня святой человек, и все три дня я думал: а не выдать ли его за деньги? Деньги, они ведь тоже нужны! Другой на его месте мне бы шею сломал, а этот – руку. Святой человек, святой».
– Говорят, он хороший пророк, – сказал Мелия.
– Яшмовый араван – плохой пророк, – промолвил Ханалай. – Он только тычется в людей и говорит им, что добро, а что зло. А настоящий пророк – это тот, кто словами может превратить добро в зло, и наоборот.
Наклонился с седла и отдал шепотом какое-то приказание.
Так-то беседуя, они доехали до усадьбы. Наместник с господами прошли внутрь, а крестьянину Ханалай дал золотой и велел провести на задний двор и накормить.
* * *
Наместник Ханалай был человек простой, неученый – как он сам говорил. Поэтому ему случалось часто делать ошибки в управлении, и когда ему на эти ошибки указывали, он их поспешно признавал и исправлял. Чиновники очень любили наместника, который соглашается с замечаниями подчиненных, и так уважает ученых. Народ обожал человека, который из справедливого разбойника стал чиновником. Что же до людей богатых – они были приятно поражены, как охотно этот взрослый ребенок спрашивает их мнение и слушается их советов.
И вот, например, один из богачей, по имени Заххад, купил удивительную лошадь. Лошадь так понравилась Ханалаю, что ему приснился сон о том, как Заххад дарит ему эту лошадь, и Ханалай раз пять или шесть пересказывал этот сон Заххаду. Наконец Заххад привел лошадь и поставил ее у пруда, на берегу которого он кушал чай с другими уважаемыми людьми и с наместником, и сказал, что сон наместника исполнился: Заххад-де подарил ему лошадь во сне, а наяву он дарит наместнику отражение лошади.
Все посмеялись шутке Заххада, а через неделю наместник арестовал его за какие-то пустяки. Тогда уважаемые люди пришли к наместнику и объяснили ему, что так делать не годится. И что же Ханалай? Вы думаете, он арестовал этих наглецов? Ничуть не бывало! Он хлопнул себя по лбу, вскричал:
– Ах я неученая скотина! С моим ли умом сидеть на такой верхушке! – и в тот же день Заххада выпустили.
Ханалаю в это время было лет сорок пять-сорок шесть. Он был человек большого роста и с пудовыми кулаками. За последний год он немного раздобрел, но сохранил всю свою страшную силу. Голова его, с черными, жесткими, как колючки репья, волосами, с большими умными глазами цвета шкурки копченого поросенка была почти всегда повязана широкой лентой, закрывающей давнее клеймо.
До сорока четырех Ханалай не умел ни читать, ни писать, однако, став наместником, принялся за эту науку. Он завел себе особого чиновника, с которым по утрам, перепачкав пальцы тушью, прилежно, по его собственному выражению, «валял ворон». Через год он вполне преуспел, однако по-прежнему требовал, чтобы чиновник читал ему документы вслух.
Ханалай предпочитал устные донесения, потому что потом всегда можно было сделать вид, будто не запомнил неприятной просьбы. На самом деле Ханалай запоминал прочитанное с первого раза, а незнакомые слова – со второго. И хотя речь его оставалась речью простолюдина, люди проницательные примечали, что прежняя невоспитанность овладевает Ханалем лишь при неприятных гостях.
Бывает, приедет такой гость, – Ханалай громко хохочет, берет его под руку, рвет для него мясо руками. Гость сидит как в воду опущенный, аппетит у его пропал. Ханалай сердится на малоежку, лично подносит рог, из которого пил сам, начинает петь пьяную песню. Глядишь, а гость уже отбыл в кустики, и не смеет потом показаться на глаза Ханалаю, и уезжает домой, так и не упомянув о своем деле.
Помимо еженедельных охот и забав, и невероятных попоек, на которых Ханалай единственный оставался трезвым и внимательно слушал пьяную болтовню, предпочитая этот способ осведомленности всем другим, – Ханалай вдруг пристрастился к игре в «сто полей». И это было совершенно удивительно, что человек, начавший играть в «сто полей» в сорок четыре года, обыгрывал чиновников с газельими глазами и пальчиками тонкими, как молодой бамбук.
* * *
Свен Бьернссон проходил Олений мост, когда его нагнали трое всадников:
– Пожалуйте с нами.
Яшмовый араван не очень удивился и пошел. Несмотря на то, что объявления о его аресте висели на каждом столбе, араван Фрасак после смерти Шаваша перестал гоняться за проповедником, и Бьернссон больше не опасался ничего.
Через час его привели в освещенный факелами двор наместника.
Когда Бьернссона ввели в беседку, господин наместник сидел в креслах, а десяток его гостей – ниже, на коврах и подушках. Ханалай встал, почтительно поклонился проповеднику и подвел его за руку к накрытому столу: кресла наместника остались пусты, только громовая птица таращилась с подголовника.
– Большая честь для меня, – сказал Ханалай, – приветствовать вас в своих покоях. Поистине, ничье слово не значит столько для народа Харайна, как ваше слово.
Бьернссону эти комплименты не очень-то понравились.
– Я, – сказал Ханалай, – человек неученый, о чем тут толковать. Рубить умею, а ведать душами или гражданскими делами – увы!
Кто-то почтительно возразил сбоку:
– Люди выдающихся достоинств не нуждаются в образовании, как самородное золото не нуждается в плавильном котле: лишь презренные металлы, медь и железо, нуждаются в дроблении и переплавке…
– Цыц, – сказал Ханалай, – не пори чепухи! – и продолжил, обращаясь к яшмовому аравану:
– Святой отец! Прошу у вас совета. Я, конечно, недостоин и неучен, но предан государю. Как только я услышал, что в столице бунт, я собрал войско и выступил на помощь государю. По счастию, бунт был подавлен, и в дороге меня встретил гонец с изъявлением благодарности и просьбой оставаться на месте. А вот теперь мне прислали из столицы письмо.
И Ханалай протянул проповеднику письмо, вернее, расшифровку оного, выполненную отменным секретарским почерком. «Господин наместник! Новый первый министр, Киссур Белый Кречет, сказал о вас: „Это ставленник негодяя Нана! Он повел войска к столице, чтобы помочь бунтовщикам“. А его помощник Арфарра заявил: „Государь! Не выказывайте ему недоверия! Осыпьте наместника дарами, но под любым предлогом вызовите в столицу без охраны!“