Другое дело – Цой. Он был столь же незаметен, сколь и всесилен. В лицо его знали меньше депутатов, чем получали от него содержание. Его называли партнером министров и вице-премьеров, ему приписывали самые фантастические связи, – истина же заключалась в том, что нередко путем хитроумных разводок на правительственных постановлениях, выгодных Цою, красовались подписи его злейших врагов.

Цой коллекционировал заводы, как другие коллекционируют почтовые марки, он возил на охоту премьеров и прокуроров, и как танк, прущий по цветущей гречихе, он, казалось, не мог проехать ни метра, чтобы не растоптать зазевавшегося кузнечика или гусеницу.

Однако именно во всесилии Цоя и заключалась его слабость. Все чиновники, которые не были у него на содержании, люто его ненавидели, губернаторы его побаивались, а захваченные им заводы далеко не всегда пребывали в лучшем состоянии. Цой бил предприятия, как утку влет, не задумываясь о том, что делать с добычей и кто ей будет управлять. Честных управляющих было найти нелегко, особенно Цою, а чем беспардонней был захват, тем больше денег успевали увести с завода прежние хозяева.

Свободных денег у авантюриста и охотника Цоя было немногим больше, чем у рачительного хозяина Извольского, – а деньги в войне самое главное.

У Цоя было много владений – но почти все они были уязвимы и обременены исками прежних разъяренных хозяев. У Извольского был всего один комбинат, но Сляб врос в этот комбинат, как врастает в пустынную землю низенький саксаул с длинным корнем, и любая попытка отнять у Сляба АМК слишком уж попахивала беспределом. Это вам не лежалый разрез банкротить.

Как только война разгорелась, к Извольскому со всех сторон потянулись ходоки: все те, кого Цой когда-то унизил, растоптал или вовсе объявил в розыск. И все чаще и чаще, выслушав чью-то душещипательную историю, Извольский задумывался о том, что – пристрели кто-нибудь Цоя, и никто не подумает на Извольского. Слишком много у Альбиноса врагов.

Но странное дело. Чем больше этих людей проходило через кабинет Извольского – тем яснее Извольский понимал, что никого из них нельзя взять в союзники. У всех был какой-то изъян. Одни были глупы, другие не по чину вороваты. Третьи безнадежно отстали от времени, четвертые были лгуны, хвастуны и задиры. Едва приходя в кабинет Извольского, они вели себя не как просители, а как равные: один красный директор, явившийся к Слябу с опозданием на час и значком героя Соцтруда на лацкане, с ходу предложил молодому человеку разделить империю Цоя напополам. Орудием, избранным им для завоевания империи, служил депутатский запрос в Законодательное собрание Хабаровского края.

– Вот увидите, – сказал директор, около трех лет назад выжитый с убитого им предприятия, – это будет скандал века! Это прочтут по всей России! Нет, во всем мире!

Другие были люди настолько испорченные, что репутация их была еще хуже репутации Цоя, и Извольский не мог поручиться, что его не сдадут Альбиносу с потрохами, почуяв даже малейшую выгоду.

Как волк задирает больную овцу, как тигр хватает самого медленного оленя – так и Альбинос безошибочно выбирал себе только те жертвы, которые вблизи не будили сочувствия. Одни были слишком наглы, другие слишком беспомощны, третьи были такие подлецы, что все про себя думали: «и поделом».

Все чаще и чаще Вячеслав Извольский вглядывался в собственное отражение в безупречно полированной поверхности стола: какой тайный изъян разглядел в нем Константин Цой? Или охотник Альбинос наконец зарвался, и собственная гордыня теперь погубит Альбиноса, как до этого губила его жертв?

Часть третья

Мир есть форма бесконечной разводки

Игорь Малашенко

Глава седьмая, в которой попытка захвата Павлогорского ГОКа кончается самым неожиданным образом

Было девятнадцатое октября. Цой и Бельский сидели на веранде одного из престижных московских ресторанов. Из-за холодов открытая летом веранда была забрана полиэтиленовой пленкой в два слоя; по ту сторону пленки голубело небо, да рабочие в оранжевых робах убирали из палисадника кадки с выставленными на лето деревьями.

Это была редкая для обоих неделовая встреча: Степан в последнее время всюду бывал с Майей, а Майя не очень любила Цоя. Разговор шел о МиГе, – переговоры о программе «МиГ-Еврофайтер» продолжались на редкость успешно, и большим помошником в них оказался Фаттах: молодой, европейски образованный, с прекрасным знанием языков. Степана огорчало только одно: что по мере того, как «МиГ-1-48 „Сапсан“ превращался в „Цезарь-3А“, участие очаковского лидера в нем неизбежно сходило на нет.

– Фаттах молодец, – сказал Цой. – Но немножко комплексует. Мальчик очень много сделал для холдинга, и ему хочется свободы. Он взял для меня Богоявленку, ты знаешь?

Степан кивнул.

– От Богоявленки сорок километров до Павлогорского ГОКа. Я зайду на ГОК через десять дней.

– И что?

– И все. Извольскому будет неоткуда взять окатыш.

Цой улыбнулся и добавил:

– Знаешь, Степа, я ведь тут когда-то комнату снимал.

– Где?

– Рядом. В коммуналке. С клопами и кошкой. Соседа однажды побил, он спьяну кошку съесть хотел.

– И где эта коммуналка?

– Снесли. Я сегодня ехал мимо, смотрю – стоит новый дом, квартиру в нем, что ли, купить?

– Кому?

– А любовнице. А? Буду трахать красивую девку и думать, а вот здесь я давил тараканов и любился с прыщавой Манечкой с третьего курса… И все, что я тогда хотел, было не деньги, а бессмертие. Чего человек хочет, а, Степан?

Очаковский лидер, застигнутый внезапным вопросом, сморгнул.

– Че?

– Чего человеку нужно, я спрашиваю?

Бельский усмехнулся.

– Человеку нужно, чтобы он поимел всех, а его никто не поимел, – сказал Бельский.

– Вздор, – сказал Цой, – человеку нужно бессмертие. Ты меня понимаешь, Степа? Бессмертие. А что такое деньги? Деньги это когда можешь надраться коньяком, а не сивухой…

– Ты, Костя, пьяный.

– Это ничего, – сказал Цой, – я правильно пьяный, я когда трезвый, об этом не думаю. Меня вчера Нина гулять позвала, я к калитке в воротах подошел и смотрю на нее, как баран, потом охранников спрашиваю: «а как эта калитка открывается?» А? Ты вот где живешь?

– В Жуковке, – сказал Степан, – ты чего, Костя, я от тебя в четырех домах…

– А ты знаешь, как у тебя калитка открывается?

Степан подумал.

– Не, – ответил он, – мне с Майкой участка хватает. Он большой.

– Тогда какого черта ты в Жуковке живешь, посередь сосен, а как калитка открывается, ты не знаешь? А? Я это к чему?

Степан пожал плечами.

– Я это к чему-то вел, – проговорил Цой, – черт, забыл… Я что-то важное хотел сказать.