— А знаете что, ребята, полетели-ка отсюда.
Люба захлопала в ладоши.
— Полетели, полетели!
— Перед Маринкой неудобно, — мрачно сказал Вадим.
— Ей же лучше, меньше забот. И Натаныча не надо уламывать, чтобы он вам попозировал.
Они сидели на переднем сиденье геликоптера — молодящийся старый джентльмен и слишком стремительно оперяющаяся юниорка Нового Света. Он балагурил, она хохотала, им было хорошо вместе. Особенно на фоне растерянности и тоски, которыми был задавлен скособочившийся на заднем сиденье Вадим. Он то зыркал в их затылки, то пялился вниз, где вились темные полосы рек, среди кудрявящихся рощ, аккуратно расчесанных пашен и редких деревень. Горизонт был ровно туманен, даль не волновала, из нее словно была изъята загадка. И было ясно, что всякий путь в любом направлении будет равен всего лишь длине пути. Впрочем, на общие и отвлеченные темы Вадиму не размышлялось, его интриговала и сердила парочка с переднего сиденья. У него все время менялось мнение о том, кто он теперь им. То ему казалось, что они полностью поглощены друг другом, а он забыт и задвинут, то, наоборот, являлась неприятная уверенность, что все говорящееся между ними говорится исключительно для него. Так что Вадим одновременно и неподвижно томился на заднем сиденье, и резво раскачивался на невидимых качелях настроения.
Редкие встречные и поперечные геликоптеры весело сигналили, и Вадим жалел, что не уносится на каком-нибудь из них назад или вправо из неприятного этого положения.
— Начинаем снижение! — молодецки выкрикнул Валерик, орудуя тумблерами и педалями. Вообще, было очень заметно, что он всячески подчеркивает свою хорошую физическую форму. Интеллектуальная его форма и так была выше всякой критики.
— Валерий Андреевич, господин генерал, скажите ему, что это, наконец, неприлично.
— Слышишь, Вадик — «неприлично»! — прокричал через плечо водитель.
Вадиму из-за усилившегося ветрового шума было плохо слышно, он попытался наклониться вперед, но автоматические гравитационные ремни безопасности удержали его.
— Что «неприлично»?!
Геликоптер опять уже плыл параллельно земле.
— Матвей Иваныч тебя кличет, кличет, а ты манкируешь.
Вадим понял, о чем идет речь, и совсем расстроился. Этот обязательный, судя по всему, визит к родителям Любы вызывал в нем мерцание разных эмоций. Прежде всего — тоскливый, абсолютно немотивированный, и от этого кажущийся постыдным страх. Александр Александрович немало способствовал его укреплению во время недавних блинов. Явился ни с того ни с сего к столу и все время нависал над ухом сына с одним нудным советом: «не ходи-и, не ходи-и», когда заходила речь об ответном походе в дом Матвея Ивановича. Пьяный бред, успокаивал себя Вадим, но не успокаивался. Но теперь в складках страха нельзя было не отметить и блики не вполне внятной радости. Люба, напоминая о папином приглашении, кажется, вкладывает в эти напоминания кое-что и от себя. Кажется, в каком-то смысле заигрывает. И, возможно, со старцем любезничает, чтобы вызвать рывок ревности. Хорошо, если бы так. Может быть, неудача в Маринкином лагере — это не совсем неудача. Вдруг, попив этого чайку, он резко продвинется в своем деле. Предубеждение обернется выгодой.
Геликоптер плыл низко-низко над пригородными огородами, огибая многочисленные, разнообразные, виртуозно выполненные пугала. Калиновчане издревле славились искусством наводить ужас на воронье и воробьев. Говорят, был целый ряд на местной ярмарке, где торговали чудами из тряпья даже на вывоз. И теперь овощи сажали не только для полезного времяпрепровождения, но и для того, чтобы обеспечить себя полем деятельности по части старинного промысла.
— Все. Приплыли!
Геликоптер сел в пыльный клевер перед высокими тесовыми воротами. Из-за забора выпорхнул мускулистый петух и, усевшись на столбе, кратко, но мастеровито кукарекнул, как бы очень дозируя свою работу. Мотнул мясистым, лакированным гребнем.
— Валерий Андреевич! — весело крикнула Люба, хлопая в ладони, с таким видом, что как будто кого-то застукала на неувязочке. — А петухи?!
— Что петухи? Где петухи, там и лапша.
— Вот-вот, не надо мне лапшу на уши… петухи ведь всегда в одно время кричат, то есть кукаречут, а?
Валерик посмотрел на Любу влюблено, как учитель на ученика, который никогда не перестанет в нем нуждаться.
— Петухи, это ведь, в общем, куры. Глупы беспробудно. Чтобы не углубляться — нынешние петухи кричат когда попало.
— А куда это мы приехали?
— Мы, Люба прибыли в баню. Видишь странную надпись над воротами?
На широкой доске было выжжено церковно-славянской вязью: «Оставь одежду всяк сюда входящий». Петух еще раз кукарекнул, очевидно демонстрируя перевод надписи на куриный язык, а может быть, просто отдал команду воротам, потому что они тут же начали отворяться с мягким скрипом. Открылся вид на широкий двор и большую бревенчатую избу. Во дворе стояли две телеги дымил самовар у крыльца, имелись еще какие-то мелкие приметы старого русского быта. Музейная атмосфера была тут же нарушена: распахнулась дверь справа от крыльца, и оттуда вместе с клубами пара вылетела пара голых мужиков, с гоготом пробежала шагов десять по мураве и начала опрокидывать на себя ушаты с водой, стоявшие на особой скамейке. Вода была, видимо, очень холодная, потому что мужики ревели и приплясывали. Люба отвернулась. Валерик сказал экскурсоводческим тоном:
— Воскрешают не только людей, но и некоторые элементы прежних образов жизни. Здесь можно видеть, как выглядела общественная городская парильня лет двести назад. Надо заметить, что ее гигиенически сомнительными услугами пользуются большей частью насельники двадцать первого века, ради экзотического наслаждения. Трехсотлетней давности ямщики и купцы шалеют от душевых кабин с ионной подкачкой.
На высоком крыльце показался хозяин. Одет он был соответствующе — красная подпоясанная кушаком рубаха, шаровары, сапоги. Только черные очки нарушали стиль. Очки были направлены не на гостей, а на резвящихся под рукотворными водопадами мужиков. Те словно что-то почувствовали и рванули обратно в пасть, набитую паром.
— Если вдуматься, то для Толика это не рабочее, а лобное место. При его суицидных идеалах торчать ежедневно по восемь часов между отвратным праздником жизни и пленительной топкой, думается, мучительно.
— Что такое «суицидных»?
— А это значит, что хочет человек себя прикончить. Пошли.
— Пошли, — равнодушно согласился Вадим.
— Так это вы про него?
— Что?
— Это ОН в Липецке сжигался?
— Что с тобой, ты прямо, смотрю, заколдобилась вся. Не бойся. Это он, Толик Бажин, дружок наш давний, но тебе он ничего плохого не сделает, вен в твоем присутствии не вспорет.
Люба осторожно кивнула и поплелась к избе в хвосте маленькой делегации, робко поглядывая на статую хозяина.