Статус помощника санитара с него не сняли, поэтому где-то около пяти часов девятнадцатого апреля мальчик, постанывая от боли, направился на кухню, где питались капо. Очень хотелось есть, а Герман знал, что в шкафчике имеется какао и белый хлеб, впрочем, в нише под подоконником хранилось и масло.
Еле живой от усталости, Герман добрался до кухни, но только он потянулся к шкафчику, как резко зазвонил висевший в коридоре телефон. Мальчик замер, слушая, как дежурный коротко отвечает:
– Да, да, да, есть! Потом раздался крик:
– Всему составу срочный подъем, русские на границе Горн-гольца!
Герман с испугу нырнул в огромный шкаф и сел за мешком с мукой. Немцы бегали по бараку, кухня никого из них не интересовала. В воздухе носились отдаваемые приказы.
– Забирать только часть «кроликов» из барака "А", остальным немедленно сделать уколы фенола.
– Капо не сажать в машины!
– Архив! Грузите бумаги.
– Мы увезем документы, – вклинился голос полковника Фридриха Виттенхофа, – как капитан, я покину корабль последним и прихвачу ящики. Быстрей, времени нет!
Вдруг повисла тишина. Герман, напуганный до последней стадии, судорожно обнимал куль с мукой. Внезапно в шкафчик ворвался луч света, мальчик почувствовал запах табака и услышал грубый голос:
– О господи, малец, вылазь!
Это пришло спасение!
Вспоминая пережитое, Герман Наумович разволновался, его лоб покрылся капельками пота. Я вытащила из сумочки фотографию и положила на стол.
– Извините, я понимаю, что своими вопросами доставляю вам ненужные волнения, но скажите, вы не знаете, кто запечатлен на снимке?
Герман Наумович взял карточку и резко побледнел. С его лица исчезло приветливое выражение. Он положил карточку на стол и тихо осведомился:
– Откуда у вас это?
Я посмотрела в его взволнованное лицо и заколебалась. Все-таки Герману Наумовичу много лет, да и здоровье у него, наверное, несмотря на хороший внешний вид, не богатырское. Стоит ли пугать старика рассказом о том, что знаю?
Ладожский стукнул кулаком по столу.
– Пока не объясните, не скажу ни слова!
– Вы знаете, кто на фото?
– Да, – кивнул Герман Наумович, – но пока не услышу от вас хоть каких-нибудь разъяснений, не открою рта. Вам придется ответить на мои вопросы! Кто вы?
– Журналистка Виола Тараканова, вот мое рабочее удостоверение.
– Паспорт с собой?
– Конечно.
– Покажите.
Удивленная до крайности, я вытащила бордовую книжечку и подала старику. Тот внимательно изучил его и протянул:
– Прописка московская, штамп стоит.
– Вы посчитали меня иногородней?
– Откуда у вас это фото?
– Нашла в архиве лагеря Горнгольц.
Герман Наумович вскочил, подбежал к плите, схватил спички и попытался закурить. Но спички ломались. Наконец старику с трудом удалось закурить.
– Архив лагеря Горнгольц считается утерянным. Я несколько лет искал его, хотел получить компенсацию, но везде натыкался на фразу: документы отсутствуют.
– Да, действительно, – я принялась терпеливо объяснять суть дела, – но я ведь уже говорила, что он содержится в «Подлинных документах», в каталоге карточек нет, я случайно наткнулась на ящики. Документы сохранились не полностью, отсутствует все относящееся к медицинским экспериментам, но есть книги учета заключенных, правда, не знаю, все ли они на месте. Однако можно попытаться поискать там сведения о вас. Прямо завтра давайте поедем в хранилище, пройдем к директору, объясним суть проблемы. Я назову номер полки 78"а" и место, где содержатся ящики. Насколько я поняла, сначала следует описать все документы, но в вашем случае пойдут на нарушение правил…
– Откуда у вас фото? – повторил Герман Наумович.
– Говорю же, из архива!
– Там что, остались личные вещи офицеров-медиков? – изумился старик.
– Нет, – покачала я головой, – ни одежды, ни обуви, ни книг я не видела, хотя, может, и лежат где-нибудь. Знаете, сколько в этом архиве полок! С ума сойти! Все никогда не изучить, пяти жизней не хватит! Я добралась только до нескольких ящиков с надписью «Горнгольц», и в одном нашлись бумаги полковника Фридриха Виттенхофа.
– Кого? – подскочил Герман Наумович, снова резко краснея.
– Фридриха Виттенхофа, – терпеливо растолковывала я, – полковника, начальника лагеря Горнгольц, главного мучителя людей, вы же о нем упоминали. У него еще имелась дочь Бригитта, любящая издеваться над несчастными.
Герман Наумович кивнул.
– Такое забыть невозможно.
– Скажите, это они?
– Кто?
– Бригитта и Фридрих Виттенхоф? Сделав маленькую паузу, старик ответил:
– Да!
Я вскочила на ноги.
– Вот! Теперь все сложилось в целую картину! Очень боялась, что вы их не узнаете! И еще сомневалась: полковник ли с дочерью на снимке?
– В архиве не нашлось другого фото Виттенхофов? – полюбопытствовал старик.
– Нет, там лишь бумаги, снимок один, и, честно говоря, мужчина не слишком похож на фашистского офицера. Неожиданно Герман Наумович улыбнулся:
– Почему?
– Ну, в моем понимании гитлеровцы должны выглядеть иначе: белокурые, голубоглазые… Ладожский пожал плечами.
– А евреи все с черными вьющимися волосами. Нет, это Виттенхоф и Бригитта. Девушка тут совсем юная, просто ребенок, я ее такой не застал, но узнать негодяйку вполне возможно. Правда, в мое время она носила косы. Впрочем, сейчас это уже безразлично! И полковник, и его дочь давно мертвы! Насколько я знаю, его убили на окраине Горнгольца, и Бригитту тоже. Мне их совершенно не жаль! Собакам – собачья смерть!
– А вот тут вы ошибаетесь! – помимо своей воли выпалила я.
Герман Наумович опять сравнялся по цвету с белой кафельной плиткой, покрывавшей стены в кухне.
– Что имеете в виду?
– Бригитта осталась жива!