«Так вот, что означают беспокоящие нас урчания, столь неприятные для постороннего слуха! — изумленно думал Стрижайло. — На самом деле, это высокая музыка, и нужно лишь услышать ее чутким слухом. Теперь понятно выражение, когда об истинном таланте говорят, что он пишет «нутром». «Нутряная музыка» — это и есть «музыка сфер», услышанная гением среди неразборчивых урчаний своей возбужденной утробы…»
Они шли дальше, и Потрошков продолжал повествование:
— Добытые летчиком находки, — странные рисунки, значки, клочок пергамента, — попали в КГБ, где над ними трудились лингвисты, гебраисты, специалисты по наскальным изображениям. Стало понятно, что значки являют собой криптограмму, тайнопись, на дешифровку которой были брошены лучшие силы шифровальщиков внешней разведки. Невероятными усилиями, благодаря гению шифровальщиков старой школы, которые раскрыли коды германских подводных лодок Второй мировой войны, удалось частично раскрыть содержание манускрипта. Это был отрывок древнееврейского текста, в котором говорилось о «втором христианстве», о «тайном знании Иуды Искариота», творящем круговорот органов живой плоти, превращающем глаз в пяту, а язык в плодоносящий член. В рисунках и схемах манускрипта были обнаружены модели длинных молекул, из которых изымались частицы, соответствующие современному понятию «ген». Что позволяло создать из одной овцы целое овечье стадо, из одного воина — целое войско, из камня — хлеб, из воды — вино. Приводились приемы магических упражнений и вещественных смешений, что на современном языке означает трансмутацию, трансформацию видов, метемпсихозу, когда становится возможным воскрешать мертвых, вселять в стадо свиней злых духов, ходить по морю, как по суху, совершать зачатие без участия мужчины. Эта частичная расшифровка показалась аналитикам разведки столь важной, что они заявили руководству о необходимости добыть из пещеры другие манускрипты и заняться тщательным изучением текстов. Так возникла идея направить на Синай секретную экспедицию КГБ, состоящую из боевого подразделения, археолога, антрополога, богослова Загорской духовной академии и художника, тогда еще сравнительно молодого карикатуриста Бориса Ефимова…
Теперь они приблизились к сосуду, где помещалась человеческая печень, гладко-черная, глазированная, с перламутровым отливом, с нежным вздрагиванием сочных тканей. Стрижайло почувствовал в правом боку толчок, будто его собственная печень дрогнула и затрепетала, обнаружив «брата по разуму», единоверца. Стремилась вырваться из оболочки плоти, чтобы оказаться с близким существом, исповедоваться, говорить без умолку. Поведать тайну одинокого существования в каземате тела, где суверенные, свободолюбивые сущности завязаны в одно мучительное нерасчленимое целое. Лишены свободного существования в мире, откуда были изъяты, помещены в тюремную камеру. Та печень, что существовала свободно, в стеклянном сосуде, звала к себе другую, плененную. Обе они, вырвавшись на свободу, переливаясь темными глазированными боками, как два морских котика, станут резвиться в бескрайнем океане жизни.
— Если вам угодно послушать музыку печени, извольте, — Потрошков осветил печень красноватым волнующим светом. Включил синтезатор, и под белыми сводами зала зазвучал энергичный «Полет шмеля» из оперы Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». Стрижайло слышал, как его собственная печень подыгрывает из утробы, создавая едва ощутимую жужжащую вибрацию.
— Секретная экспедиция КГБ высадилась на Синае, — продолжал Потрошков, убавляя звук шмелиных крыльев. — Надо было обнаружить пещеру по неточным приметам, составленным героическим летчиком. Они блуждали по безводью, с грузом снаряжения и боеприпасов. На второй день у карикатуриста Бориса Ефимова случилась «болезнь путешественника», и он не мог идти. Разрываемый на части, он корчился на камнях, умоляя офицера: «Убейте меня… Не могу идти…» Но офицер приказал товарищам нести на руках несчастного, дурно пахнущего карикатуриста, ибо в пещере надо было скопировать наскальные рисунки, чем-то напоминающие шаржи Кукрыниксов. Дело осложнилось тем, что израильтяне снарядили такую же экспедицию и тоже искали пещеру, — видно из отдела КГБ произошла утечка, или там находился внедренный агент «МОССАДа». Дважды группы сталкивались в скоротечных боях, желая истребить одна другую. Внезапно наш отряд, отрываясь от преследования, набрел на пещеру. Заминировали подходы, выставили охранение, спустились под землю. Надо было торопиться. Карикатурист Борис Ефимов, все еще страдая животом, делал копии рисунков. Археолог извлекал из каменных ниш пергаментные свитки, обрабатывал специальным скрепляющим раствором, упаковывал в мешок. Антрополог обнаружил в дальнем углу пещеры скелет человека, рядом каменную чернильницу, бронзовую палочку для письма. Сделал обмеры, взял пробы костной муки. Пора было уходить. Когда поднялись на поверхность, завязался бой с израильской группой. Гремели пулеметы, взрывались гранаты, израильтяне по рации вызвали самолет, и «Симбад» пикировал на пещеру, поливая залегших разведчиков из пулеметов и пушек. Спасла темнота. Под сверкающими звездами библейской пустыни наша группа просочилась сквозь окружение, предварительно взорвав пещеру, чтобы израильтянам не досталась тайна подземелья. Опережая события, скажу, что командиру группы было присвоено звание Героя Советского Союза, а лингвиста, разгадавшего тайну текста, наградили Ленинской премией, и то, и другое, разумеется, в закрытом варианте…
Теперь они проходили мимо реторты, где, окруженное трубками, разноцветными проводками, оплетенное тончайшими нитями, пульсировало тяжелое красное сердце. Казалось, оно мерно качается в гамаке, исполненное сладостной сонной неги. Алая трубочка, погруженная в мясистую ткань, неплотно вживленная, иногда давала течь, и в прозрачно-маслянистый раствор, окружавший орган, впрыскивалась кудрявая красная струйка, держалась мгновение и таяла. Стрижайло почувствовал ужасное сердцебиение. Его собственное сердце готово было выпрыгнуть из груди. Рвалось навстречу своему подобию, не ведавшему рабского заточения в черной катакомбе грудной клетки. Охваченное прочными ребрами, погруженное в вечную тьму, божественный, любвеобильный орган, предназначенный для чистого созерцания, мистического богопознания, был обречен биться о стены, хлюпать в отвратительной сырости, изнывая в непосильных рабских трудах, как поэт Мандельштам, брошенный в казематы НКВД.
— Когда мне бывает печально, я прихожу сюда и слушаю музыку сердца, — произнес Потрошков. Повернул регулятор, и под белыми сводами, обладавшими великолепной акустикой, зазвучала «Волшебная флейта» Моцарта. Потрошков мечтательно закрыл глаза, упиваясь счастливой музыкой.
— Шифровальщики КГБ работали над привезенными свитками, — продолжал рассказ Потрошков. — Шифр был столь хитроумным, что предполагал у того, кто засекретил тексты, знание тензорного анализа, а ведь тексты писались две тысячи лет назад. Наконец, титаническая работа ученых была закончена, и все были поражены результатом. Перед ними было свидетельство о Христе, написанное Иудой Искариотом, — «Евангелие от Иуды», как его нарекли аналитики. Оно начиналось словами, напоминавшими рев боевой трубы и сладкозвучное пение флейты: «Я, Иуда Искариот, любимейший и вернейший из апостолов, свидетельствую заблудшему в любодеяниях миру истину, дарованную мне в Гефсиманском саду через сладчайший поцелуй Господа нашего Иисуса Христа. Лобзаю этим Иисусовым поцелуем всех сынов Божиих и весь тварный богосозданный мир, возвращая ему первородную чистоту и безгрешность…» Далее следовал рассказ, который поражал воображение богословов КГБ и получил в их кругу наименование «Второе христианство», — закрытое вероучение, запечатанное две тысячи лет в синайской пещере и открытое миру в тот час, когда это стало насущным для мира, что и подтверждает промыслительный характер истории…