Стрижайло внимал рассказу, который звучал, как расшифрованная руна, как раскрытый звериный орнамент на бивне мамонта, как разгаданные значки на берестяном свитке. Соня Ки, оберегая их беседу, отгоняла духов, для чего накинула на плечи покрывало из перьев синей сойки и зеленого весеннего селезня. Летала по чуму, издавая птичьи крики, отвлекая духов своими белыми ягодицами. Делала вид, что садится на гнездо и высиживает яйца. Начинала бегать по чуму, прихрамывая, изображая раненную птицу, отвлекая духов от немощного отца.
— Однажды к нам, на берег Большой Реки явились белые люди из вашего стойбища. Сказали, что ищут черное молоко, которое очень любят пить их железные олени и медные собаки, имеющие вместо ног быстрые колеса. А также железные птицы, у которых на крыльях сидят большие жужжащие слепни. Я не рассказывал им про озеро Серульпо, где черного молока так много, что оно само превращается в голубой огонь, от которого волки и росомахи ходят на задних лапах по тундре и кричат, как глупые сороки. Белые люди не причиняли нам зла. Мы дарили им мясо и рыбу, а они в благодарность за это ебли наших женщин. От белых людей, которые ночевали в моем чуме и называли себя «геологи», родились три моих сына и любимая дочь Соня Ки. Сейчас она выгнала из чума почти всех духов, кроме одного, который прикинулся алюминиевым чайником и ждет момента, чтобы увезти меня в Долину Мертвых Рыб. Еще белые люди научили нас играть в бильярд костяными шарами и выигрывали у нас много горностаевых, песцовых и куньих шкур…
Стрижайло был заворожен повествованием, сладко-певучим, как «Гайавата», и туманно-заунывым, как «Калевала». Соня Ки услышала предупрежденье отца, выкинула из чума чайник, который превратился в испуганную собаку и с поднятым загривком умчался в тундру. Она сбросила оперенье птиц, надела на лицо деревянную, расписанную глиной маску с зубами росомахи и стала по-кошачьи изгибаться, выставляя белые ягодицы с нежным пучком цветущего мха. Издавала мяукающие вопли, от которых духи отпрянули от чума и сидели поодаль, прикинувшись, — кто скребком для очистки шкур, кто деревянным веслом, кто легкими нартами, кто старым биллиардным столом, где сукно склевали береговые вороны, падкие до азартных игр.
— Однажды в мой чум вошел белый человек, имя которого было — Потрошков, что на нашем языке означает «Желудок нерпы». Он был добрый, красивый, его подбородок был, как кусок льда, в котором всеми цветами радуги переливается низкое солнце тундры. Он принес нам подарки, — календарь, который предсказывал затмение луны, приход весны, созревание ягеля и указывал время, когда спариваются олени, идет на нерест муксун, а с наших женщин сходит дурная кровь, после чего они садятся на снег, оставляют красные отпечатки, которые слизывают ездовые собаки, чтобы женскую кровь не украл злой дух. Он подарил нам биллиардный стол, покрытый зеленой кожей неизвестного зверя, и выкатил множество белых шаров, выточенных из бивня мамонта. Мы играли в бильярд столько раз, сколько раз солнце касалось синих гор, а в промежутках глотали голубой огонь и смеялись так громко, что олени на ближних пастбищах, не выносящие смех человека, откочевали к озеру Серульпо. «Желудок нерпы», покуривая со мной глиняную «Трубку удачи», рассказал, что скоро на землю придет великий шаман и правитель, который не будет иметь ни рук, ни ног, а предстанет в форме большого белого шара, от которого всем людям станет хорошо и тепло. Этот белый шар, Шаман Солнца, принесет в тундру добро. Построит много биллиардных, будет лечить наших женщин от бесплодия, пришлет по реке большую лодку с красивыми бусами, амулетами, и бубнами такой громкости, что их будет слышно на луне и в Долине мертвых рыб. Он сказал, что приход на землю белого шара задерживается из-за нехватки черного молока, которым надо напоить много железных собак, оленей и птиц, и тогда они на серебряных нартах привезут белый шар в тундру.
Он уехал в свое далекое стойбище, обещая снова вернуться. Мне так понравился рассказ о Шамане Солнца, имеющего вид белого шара, что я решил открыть «Желудку нерпы» тайну озера Серульпо. Я взял кожу молодого оленя, очистил ее от меха и жира. Просушил на огне, так что она стала прозрачной, как рыбий пузырь. Медвежьей кровью нарисовал план озера Серульпо, ведущие к нему тропы и реки и передал это озеро в дар «Желудку нерпы», поставив внизу мою подпись в виде двух неполных лун, посаженных на острогу. Стал ждать возвращения «Желудка нерпы», чтобы передать ему в дар озеро Серульпо…
Было видно, что старик ужасно устал. Губы его едва шевелились. Веки наплывали на глаза, как два камня, и он с трудом отодвигал их, чтобы видеть Стрижайло. Духи, чувствуя слабость шамана, осмелели и сошлись к его изголовью. Один играл костяным амулетом, другой пробовал расплести седую косичку, третий закопченным пером наносил на его лицо тени смерти. Соня Ки сорвала со стены кожаный бубен, принялась прыгать, бить ладонью, локтем, коленом, пяткой, головой, ударять бубном в свои ягодицы, живот, извлекая из тугой кожи множество грохочущих звуков, в которых чудился напев: «Увезу тебя я в тундру…». Духи, издавна любившие этот знаменитый советский шлягер, оставили старика в покое, подняли свои песьи морды и тихонько стали подпевать голосами Лещенко и Кобзона.
— Когда сошли снега, и вскрылась Большая Река, и Соня впервые отдала молодой траве свою дурную кровь, я стал поджидать возвращения «Желудка нерпы». Играл сам с собой в бильярд, любовался на белые шары и думал, что выкопаю из потаенного места бивень мамонта, выточу из него большой биллиардный шар, похожий на Шамана Солнца, буду толкать его кием, и наши женщины станут прикасаться к нему животами и беременеть, как молодые самки оленя.
Но вместо «Желудка нерпы» приехал другой белый человек, которого звали Маковский, что в переводе на наш язык означает «Черный квадрат». Он заночевал в моем чуме, взял себе под оленью шкуру Соню Ки, и бедняжка наутро едва могла поднять весло, чтобы осмотреть расставленные в реке сети. Он предложил мне выкурить большую стеклянную трубку, наполненную водой и черным порошком, изготовляемым из цветка по имени «мак», отчего и сам он звался «Маковский». От этого дыма голова становилась просторной, как тундра, земля выгибалась вверх, как высокая гора, а между двух ног вырастала третья нога, все пальцы которой были сжаты в огромный фиолетовый кулак. Я махал этой третьей ногой с высокой горы, посылая приветы всем другим стойбищам и народом, и моя третья нога была такой большой, что на ней умещалось сто оленей и двести ездовых собак. Я так пристрастился к порошку по имени «мак», что, вымаливая его у «Черного квадрата». Взамен рассказал ему тайну озера Серульпо. На прозрачной шкуре молодого оленя медвежьей кровь нарисовал план озера, тропы и реки и передал ему запасы черного молока на вечные времена, скрепив моей подписью в виде двух горностаев, попавших в одну петлю. Первую шкуру, предназначенную для «Желудка нерпы» я спрятал и никому не показывал…
Стрижайло зачарованно слушал. Перед ним разворачивался эпос, величественная космогония, где явления обыденной жизни превращались в символы мироздания. Сталкивались космические силы, встречались добро и зло, схватывались свет и тьма. Маковский, о котором ходили слухи, что первичный капитал был создан им с помощью наркоторговли, странным образом становился «Черным квадратом», а тот, в свою очередь, символизировал полярную ночь. Потрошков, который по словам Верхарна, был занят выведением шарообразного человека, то есть «белого шара», ассоциировался с полярным днем. Таким образом, выстраивался космогонический дуализм, теодицея добра и зла, единство непроглядного мрака и негасимого света.