Она поднялась с кровати. Как была, белая, с распущенными волосами, подошла к иконе. Опустилась перед ней на колени и беззвучно, бессловесно молилась. Он знал, что молитва ее была о тумане, о Божественном белом покрове, который их всех сбережет.

– Мне пора, – сказал он.

– Нет, ты не можешь уйти!

– У меня есть дела. Вернусь через день. За меня не волнуйся.

– Уйдешь, а я снова буду ждать твой звонок, утром, вечером, ночью! За что мне такое?

– Все кончится хорошо. Мы тотчас уедем. Собери свои вещи, а я соберу свои. Как только все завершится, уедем на Белое море.

Он оделся, подвесил кобуру с пистолетом. Когда спускался в лифте среди мягкого гула и рокота, сверху все звучал ее голос, все умолял остаться.

Он приехал к миллионеру Акифу. Там его ждала поливальная машина, из тех, что разъезжают по московским улицам, распушив водяные усы. Но на железных бортовинах была не вода, а потеки свежей солярки.

– Садись и гони!.. И чтоб жиды все сдохли!.. – провожал его возбужденный Акиф, подсаживая в кабину.

Глава сороковая

Он вел наливник по Садовой мимо Таганки, Курского вокзала, Красных ворот. Руки плохо чувствовали тяжелый руль, напрягались до посинения пальцев. И одна только мысль – не столкнуться с другой машиной, не получить удар в железный, наполненный топливом бак. И тогда посреди Садовой – красно-черный пожар, обгорелый остов наливника, его обугленный, отекающий сукровью скелет.

Из кабины он следил за обгонявшими его «жигулями», ловил на себе равнодушные мимолетные взгляды. Радовался, что здесь, на Кольце, его едва ли остановит патруль.

На Площади Восстания он свернул вниз, к Зоопарку. Нарушил правила движения, закупорив узкий спуск. Неловко вписываясь в тесное пространство, развернул наливник среди гневных гудков. Спустился к Зоопарку, на одно мгновение пережив давнишнее, связанное с этим местом воспоминание – бабушка ведет его вдоль клеток и душных вольеров, и в них печальные, плохо ухоженные звери.

Он еще раз нарушил правила, двинув наливник туда, где над крышами и вершинами деревьев виднелся матово-белый Дом Советов. Услышал милицейский свисток. Милицейский наряд преградил путь – машина с мигалкой, инспектор с полосатой палкой, другой, с переговорным устройством.

– Куда? – грубо спросил инспектор с сизым обветренным лицом, оглядывая номера.

– К ограждению… Из первого автохозяйства прислали… Велели поливалку пригнать, какую-то брешь закупорить… – с легкомысленным видом ответил Хлопьянов, надеясь на чудо. Если чуда не случится и ему прикажут выйти – ногу на газ, руль до упора вправо, чтобы не шибануть милицейскую «Волгу», и вперед, туда где белеет Дом.

Но чудо произошло. Инспектор сердито махнул жезлом, и Хлопьянов, осторожно выруливая, обогнул «Волгу», покатил по пустой, свободной от машин улице.

Впереди снова возникло препятствие. Милицейское оцепление с автоматами, в бронежилетах преграждало проезжую часть. Дальше, на пустом глянцевитом асфальте, у кирпичного американского посольства, виднелись солдатские цепи, плотно составленные бэтээры, вялая путаница и неразбериха баррикады с цветными флагами.

Офицер, полногрудый, тучный, в неловко сидящем бронежилете, остановил его. Ерзая плечами и животом, на котором неловко висел автомат, приказал:

– Стой!.. Выходи из кабины!..

Хлопьянов свесился к нему, все тем же легкомысленным простонародным говорком объяснил:

– Да меня с первого автохозяйства прислали!.. С маршрута сняли!.. Гони, говорят, к мэрии, воткни свою мыльницу в оцепление!.. А работать кто будет?… Бабки платить по тарифу?…

– Вылезай! – гневно приказал офицер, подбрасывая животом автомат.

– Слушаюсь, – сказал Хлопьянов.

Врубил сцепление. Нажал педаль газа. Услышал, как взревели в двигателе все раскаленные набухшие элементы. Рывком, грубо толкнул машину вперед, едва не ударив крылом обомлевшего офицера. Гнал сквозь расступившуюся милицейскую цепь к другой приближавшейся цепи, в шинелях, касках. Выгнул спину, втянул голову в плечи, ожидая услышать вслед автоматные очереди. Из пробитых отверстий бака под разными углами забьют пахучие струйки горючего. От искры, от рикошета вспыхнет прозрачный огонь. Бензовоз, охваченный пламенем, ревя, разбрызгивая липкое топливо, несется к Дому Советов. Он, как летчик Гастелло, направляет его на группу бэтээров. Грохот сминаемого железа, огненные слезы в глазах. И товарищи из окон осажденного Дома, баррикадники под андреевским флагом увидят огромный шар света, в котором сгорает наливник и подбитые им транспортеры.

Но очередей не было. Чертыхаясь, выкручивая неуклюжий руль, ужасаясь и одновременно восторгаясь этими мгновениями свободы, он прогнал наливник сквозь обалдевшую цепь солдат. Врезался в дощатый ворох баррикады, слыша скрежет и звон, срывая и сволакивая с машины крылья и часть капота. Проломил баррикаду и, выволакивая за собой путаницу арматуры и проволоки, остановился у Дома Советов.

Обомлевшие дружинники и казаки шарахнулись, а потом сбежались к его изуродованной машине.

– Ну ты даешь! – казак Мороз в долгополой шинели, узнав Хлопьянова, опустил автомат. – Пьяный, что ли?

Хлопьянов вывалился из кабины, мокрый, липкий, задыхаясь от возбуждения. Увидел подходившего Красного генерала, сурового, зоркого, в черном, набок, берете. Морпех сопровождал его с автоматом.

Хлопьянов шагнул к генералу. Слыша, как в заглохшей машине что-то продолжает стонать и звенеть, произнес:

– Товарищ генерал, докладываю… Контакт по поручению руководства установлен… Подземный коллектор, ведущий из Дома Советов вдоль набережной по направлению к Плющихе и Новодевичьему монастырю, обследован… Выход наружу зафиксирован… В расположение Дома Советов доставлено топливо для заправки дизелей…

Стоял перед генералом с ухающим сердцем. Лицо генерала, серое, измученное, дрогнуло. Он шагнул к Хлопьянову, обнял:

– Спасибо за службу!..

Набежавшие баррикадники, казаки, автоматчики, все, кто собрался у исковерканной, пробитой грузовиком баррикады, с изумлением наблюдали эти объятья.

Вечером в кабинет Хлопьянова, где он готовил себе ложе на сомкнутых стульях, накрытых войлочным паласом, явился охранник-чеченец, пригласил Хлопьянова к Хасбулатову.

В огромном великолепном кабинете Хасбулатова горело несколько свечей. На рабочем столе в бронзовом высоком подсвечнике. На длинном полированном столе совещаний. В хрустальном стакане. На маленьком овальном столике, у которого в удобных креслах расположились Хасбулатов и Руцкой. На столе стояла бутылка коньяка, лежала раскрытая коробка шоколада.

– А вот и герой! – Руцкой поднялся навстречу Хлопьянову, пожимая ему руку. По этому горячему влажному рукопожатию, выпуклым блестящим глазам и малиновым щекам Руцкого Хлопьянов понял, что тот слегка пьян. Его усы энергично, бодро шевелились. Было видно, что ему хочется двигаться и говорить. – Когда вернемся в Кремль, буду вызывать к себе всех подряд генералов и спрашивать: «Что ты делал во время государственного переворота? Какие отдавал приказы войскам?» Предателям тут же своими руками буду срывать погоны! А честным генералам буду вешать Звезду Героя!.. Вам, полковник, обещаю Звезду Героя!