Хлопьянов ждал, что фонари приблизятся, упрутся в него. Ударят автоматы, и он опрокинется в сточный желоб, будет здесь медленно гнить, изъедаемый подземными жужелицами. Но огни, пошарив по сводам, нырнули в боковой туннель, группа втянулась в него и ушла, следуя по известному ей маршруту. Дыра, куда они канули, секунду дышала млечным свечением и погасла.
Ход расширился, сточная канава исчезла, по стенам тянулись трубы в асбесте, кабели, стиснутые в жгуты, – подземные корневища, которые выпустил Дом Советов в московский грунт. В этом расширенном туннеле Хлопьянов отчетливо различил запах гари. Дым горящего Дворца засасывался под землю и летел, смешанный с кислой ржавчиной.
Хлопьянов продрог, отсырел, пропитался мокрым зловоньем. Вдруг почувствовал резкий ожог на плече, острую боль на щеке. Отшатнулся, направил на стену фонарь. Из металлической трубы била горячая раскаленная струйка, окутанная паром. Сверкала, переливалась, опадала дугой. Поодаль под разными углами били другие струйки. По-видимому здесь стреляли, пули пробили трубопровод, и кипяток проливался наружу.
Это тоже была преграда, тоже был запретительный знак. Хлопьянов нагнулся, закрыл руками лицо, прошел сквозь жалящие едкие струйки, лизнувшие его поочередно раскаленными язычками.
Он достиг воздуховода, жестяного объемного короба. И первый его шаг отозвался грохотом, будто он наступил на мину. Фонарик метался среди оцинкованных плоскостей, под подошвами хлопал и раскатисто грохотал металл, и казалось, кто-то огромный, невидимый хохочет металлическим ртом, наблюдая, как Хлопьянов, лишенный разума, вопреки земному смыслу, движется навстречу собственной смерти.
Но он верил в успех. Над ним сияла мрачная, подземная звезда удачи. Вела его, путеводная, к цели.
Он миновал воздухопровод и очутился в подвале Дома. Было безлюдно, валялись груды тряпья, амуниция, противогазы, похожие на отрубленные очкастые головы. Он приблизился к ступенькам выхода, в приоткрыгую дверь увидел коридор, все те же разбросанные мешки и подсумки и двух десантников в синих беретах, стоящих на посту, покуривающих сигареты. Надо было выбраться, войти в Дом, смешаться с наводнившими его солдатами. Слиться с теми, кто рыскал и шарил по кабинетам и коридорам Дворца.
Он был уверен, что ему все удастся. Мрачная звезда удачи сияла над ним. Он поступал, почти не думая, по наитию, веря в свой неизменный успех.
Выглянул в коридор и зычно, по-командирски, позвал:
– Сержант!.. Ко мне!.. Быстро!..
Увидел, как разом повернулись к нему лица десантников, как руки легли на автоматные спуски. Они всматривались в приоткрытую железную дверь. Старались понять, кто их властно окликнул.
– Сержант, кому говорю!.. Быстро ко мне!.. – повторил свой оклик Хлопьянов. Появился в дверях бесстрастно, как свой, как имеющий власть. Шагнул навстречу автоматным стволам. – Я из подразделения спецопераций! Вот мой документ! – Он сунул им под нос целлофанированный пропуск с красной чертой и надписью: «Администрация президента». Пока румяные рязанские парняги, косолапо упираясь в пол, туповато рассматривали удостоверение, Хлопьянов вглядывался в даль коридора, где мелькали солдаты, топали сапоги, доносился близкий звук работавших на улице двигателей.
– Там, в подвале, в районе воздухопровода замечено передвижение вооруженной группы!.. Наши мужики завершают зачистку, возможно, выйдут на вас!.. Не перестреляйте их в темноте!.. Где замкомбата?
Он назвал наугад фамилию, и крепыши в голубых беретах возвратили ему документ, махнули неопределенно вдоль коридора, сделав вид, что знают такого. В штурме участвовало столько разрозненных сил, подразделений, спецчастей, что, возможно, среди них существовал замкомбата с подобной фамилией. Этот гражданский, вылезший из подвала, с красной полоской на пропуске мог быть и впрямь из спецподразделений, шныряющих по разгромленному дому.
Хлопьянов прошагал по коридору, чувствуя, как смотрят ему в спину десантники. Встрял в группу санитаров, заталкивающих вверх по лестнице пустые носилки. Слился со множеством торопливых гражданских и военных людей, наполнивших переходы и лестницы.
Вид оккупированного Дома Советов поразил его. Он помнил первое свое посещение, когда чопорный респектабельный Дом сиял полированным мрамором, отсвечивал медно-золотыми ручками и панелями, мягко озарялся плафонами в бесконечных, выстланных коврами коридорах. Повсюду степенно и деловито вышагивали именитые, знающие о своей славе и своем значении депутаты. Входили в бесшумные скоростные лифты, наполняли приемные и гостиные, отражались в зеркалах и витринных окнах, в стеклянных и фарфоровых вазах.
Он помнил недавний осажденный Дом, холодный и темный, напоминающий огромный военный бункер с желтыми огнями свечей, с голубыми скользящими фонарями, которые упирались в лица офицеров, баррикадников, бойцов сопротивления. На всех этих лицах, измученных, небритых, было выражение отпора. Летящий по коридором сквозняк вместе с запахами лаков и пластиков нес дух ружейной смазки, прелых одежд и сырой земли из соседних улиц и скверов.
Сейчас Дом казался беспомощным большим существом, опрокинутым навзничь, оглушенным, с распоротым нутром, из которого вывалился бесформенный истерзанный ворох, еще недавно бывший сердцем, легкими, кровяными сосудами, сплетением нервных волокон. Все это было изодрано и избито тупым железом, и множество юрких прожорливых тварей копошилось в умертвленной плоти.
По коридорам топали башмаками омоновцы и солдаты. Их перемещение казалось тупым и бессмысленным, словно они протаптывали дороги и тропы, нанося на паркет и линолеум слой земли и глины. Во многих местах красные ковровые настилы были уже содраны, скатаны в рулоны, и их выносили на улицу и грузили в военные машины. Из депутатских кабинетов тащили компьютеры, телевизоры, телефонные аппараты, настольные лампы. Каждый прижимал к груди свою добычу, перекинув за спину мешавший автомат. Торопился к выходу, ревниво поглядывая на других, выносивших кто вазу, кто люстру, кто хромированный чайник.
Проходя мимо распахнутого депутатского кабинета, Хлопьянов увидел двух омоновцев, выдиравших из стены нарядные костяные розетки. Поймал безумный, злобный взгляд одного из них, похожий на взгляд голодной, грызущей кость собаки.
Постов и контрольно-пропускных пунктов на лестничных площадках и в коридорах не было. Везде беспорядочно сновали мародеры. Пахло потом, мочой, и все уносил дымный едкий ветер, врывавшийся в разбитые окна.
Эта торопливость мародеров и дымный, летающий повсюду сквозняк говорили о том, что Дом горит. Оставленный защитниками, он исчезает, завершает в огне свое существование. Победители и насильники торопились воспользоваться последними минутами, перед тем как он рухнет, провалится громадой сгоревших этажей и лопнувших перекрытий, взметнув в московское небо огромную копну свистящих и воющих искр.
Хлопьянов пробирался к своему кабинету, где, спрятанный за металлическим экраном, таился заветный кейс. Он был уверен, что кейс пребывает в сохранности, что он найдет чемоданчик Руцкого. Хранимый все той же загадочной, то жестокой к нему, то милосердной силой, вынесет кейс из Дома.