«Сначала посеем, потом соберем урожай, – думал он, перебирая имена лидеров, очередность контактов. – Вот мы и посеяли, и время собирать урожай».
Первым на очереди был Белый Генерал, который назначил встречу на презентации общества «Русское золото». Туда пригласил его сановный купец с белыми скобелевскими усами, серебряной цепью и тяжелыми золотыми часами. Презентация намечалась в Колонном зале, предполагалось появление «монархических отпрысков». Туда, чтобы повстречаться с Белым Генералом, отправился Хлопьянов, вернув себе внутреннее равновесие, терпеливое ожидание неизбежного, как ему казалось, успеха.
Он вышел из вагона метро на Площади Революции. Пропуская толпу, медленно двигался вдоль бронзовых скульптур, пригнувшихся в аркаде зала. Балтийский моряк с гранатой. Солдат в перепоясанной шинели с мосинской винтовкой. Девушка-работница в тугой косынке. Дружинник в косоворотке. Все они с напряженными лицами, готовые к броску и отпору, смотрели на проходивших, не замечавших их людей. Посланцы из другого исчезнувшего времени, чужие и нестрашные, со своим устаревшим оружием и старомодными пулеметными лентами. Бронза на их стволах, башмаках и шинелях была стерта до блеска прикосновениями детских ладоней.
Он вышел из метро у Колонного зала. Уже перед входом на улице было заметно оживление. У освещенного подъезда клубился народ. Мелькали казачьи фуражки, лампасы, золотые эполеты. Смиренно склонив головы, подбирая темные подрясники, проходили священнослужители. Прошествовала дама в вечернем платье с декольте, в котором, едва прикрывая ложбинку груди, красовался цветок. Хлопьянов предъявил пригласительную карту с золотым двуглавым орлом, вошел в апартаменты.
Курили, расшаркивались, целовали друг друга в уста по-московски, слегка напоказ. Подходили под благословение священников. Брали под козырек, расшаркивались и щелкали каблуками. Покупали у лотков патриотические газеты и книги. Медленно, с первого этажа, тянулись на второй, ближе к залу, к буфету, к зеркалам, полированному паркету. Хлопьянов вместе с этой живописной, целующей, козыряющей толпой поднялся по широкому маршу лестницы.
Стоял в стороне у тусклого зеркала. В ожидании Белого Генерала наблюдал людей, казавшихся персонажами пьесы Островского, – нарядились в костюмерной, старательно разучивали новые для них роли.
Прошла дама средних лет в кружевах, в длинном платье, чуть ли не в кринолине. На голове ее была широкая шляпа, украшенная черными страусиными перьями, в руках был узорный костяной веер, которым она жеманно обмахивалась, внимая бородатому глазастому господину в черном сюртуке, с голым шишкастым черепом и в пенсне.
Проследовал полный монах, – румяные щеки, пышная русая борода, клобук, черное волнообразное одеяние. Он шел, отражаясь в зеркалах, развевая мантию, распространяя вокруг сладко пахнущий ветер благополучия и довольства. Сияющие глаза его следили за зеркалами и радостно вздрагивали.
Прошествовали два казака, оба генералы, в золотых эполетах, с гербами, вензелями, щеголеватые, усыпанные Георгиями, с красивыми бородатыми лицами, похожие на последнего императора. На мгновение задержались у зеркала. Один подкрутил усы, приподняв плечо с эполетом. Другой, незаметно плюнув на палец, подгладил висок.
Часто останавливаясь на виду, громко разговаривая, двигались двое. Один худой, сутулый, с длинными до плеч волосами, с черноватыми редкими зубами, похожий на анархиста или богемного художника. Другой коренастый, в сапогах и жилетке, в тесной косоворотке с горошком, то ли волжский купец, то ли сельский староста. Оба они знали о своем сходстве с историческими персонажами, и это сходство их радовало.
Все они играли свои роли с достаточным мастерством, но без особого таланта. Чувствовалось, что они еще только вживаются в спектакль. Учатся носить эполеты, клобуки, кринолины, посылать веером тайные знаки симпатии. Все они, как умели, воспроизводили своих обильных и могучих предшественников, – гильдийских купцов, староверов-миллионщиков, белых генералов и царских фрейлин. Над теми, исчезнувшими, просвистела страшная коса, посшибала маковки голов, уложила в землю. А эти, как лежалые семена, прозябавшие век в чулане, перенесшие морозы и засухи, вдруг были брошены на влажную грядку и проросли. Явили на свет свои запоздалые позабытые соцветия.
Хлопьянов, имевший в своей родословной дворян и купцов, зажиточных мещан и священников, рассматривал званных на вечер гостей с отчуждением. Не причислял себя к ним. Не выводил себя из двуглавых орлов и страусиных плюмажей. Был ближе к бронзовым фигурам на Площади Революции, к их винтовкам, гранатам и пулеметным лентам. Но и они принадлежали к прошлому. Были проигравшими, как и он, Хлопьянов.
Он увидел священника, мягко ступавшего, перебиравшего на ходу черные четки. Узнал отца Владимира, обрадовался, испытав к нему мгновенное теплое чувство.
Священник загадочно появился в его жизни. Был связан с Катей, возникал неожиданно в самых разных местах, куца в смятении приходил Хлопьянов. Привел к монаху-схимнику, который не пустил его из этой мучительной жизни, оставил среди тревог и опасностей. И Хлопьянов, не носивший крест, не подходивший под благословение пастырей, вдруг подчинился монаху.
– Опять встретились, – сказал отец Владимир. – А я почему-то знал, что встретимся. Думал о вас.
– Я тоже думал, – ответил Хлопьянов, и ему показалось, он действительно думал, ожидал увидеть священника.
– Вы один? – отец Владимир, не называя Катю, спрашивал о ней.
– Катя дома. Не любит шумных собраний.
– Она удивительно тонкий, духовный человек. Ей, как не многим, дано восприятие христианских истин. Не умом, а сердцем.
– Когда вы подходили, я думал, как странно пересекаются людские судьбы. Есть в жизни такие перекрестки, на которых все сходятся. Для какого-то огромного дела. Для войны, например. Или для последнего прощания. Мне кажется, сейчас наступает такое время, когда вместе встретятся множество людей, для важного, предельного дела.
– Вы правы, – сказал священник. – Все, кому нужно, уже отыскали друг друга. И уже не потеряются. Христос собирает свое войско, строит ряды. И бесы тоже сошлись, построились в несметное войско. Скоро грянет битва небесная.
– Об этом говорил отец Филадельф, но я до конца не понял его. Здесь, на Земле, готовится страшное злодеяние, еще один смертельный удар по России. И я готов сражаться, готов идти на баррикады. Но все это будет здесь, на Земле, в Москве. При чем здесь небо?
– Отец Филадельф – создатель учения. Абсолютно новый взгляд на русский народ и Россию. Он знаток и толкователь Апокалипсиса. Как никто из наших богословов трактует Страшный Суд и Второе Пришествие. Он – обличитель нынешних сатанистов, в политике, в церкви, в культуре. Не боится их обличать перед миром, за это они грозятся его убить. Несколько раз присылали письма со знаком «666», с кабалистическими метами смерти. Но каждый раз он их посрамляет.
– Какое учение? Какой взгляд на русский народ? – Хлопьянов хотел услышать, какие откровения монаха, облекаясь в негромкое и властное повеление, не отпустили его к любимым лесам и речкам, в безмятежное бытие, а оставили здесь, среди тревог, в ожидании скорой беды.