– Теперь наша достопочтимая мэрия! – Хозяин повернул свой алмазный ключ, и маленький худой человечек с заостренным черепом, похожий на сокола-пустельгу, трепетный, чуткий, пугливый, потянулся навстречу, готовый взлететь. – Вы обеспечиваете первоначальный режим блокады. Поэтапное отключение электричества, связи, горячей воды. Должен вам сообщить, что запас дизтоплива для резервных двигателей резко сокращен. Ваша задача лишить их подвоза горючего. Вы должны приготовить план развлекательных мероприятий в городе на время осады. Бесплатные концерты, зрелища, праздники на площадях и в парках. Москвичи должны идти на праздник, а не на защиту парламента. Я думаю, вы изыщете внебюджетные средства для бесплатных бутербродов, сосисок, прохладительных напитков.

– Мы продумали план мероприятий! – пугливо отвечал человек-пустельга. – На Красной площади мы запланировали грандиозный концерт Ростроповича. На Арбате, в непосредственной близости от возможных скоплений толпы, мы задумали гуляние. Нас только беспокоит близость мэрии и Верховного Совета. Возможны эксцессы!

– Эти трудности мы обратим себе на пользу, – ласково отозвался Хозяин. – А эксцессы? Мы должны управлять эксцессами! – Он сладко засмеялся, повернул перстень с алмазом, усыпляя трепетную, готовую взлететь пустельгу.

Хлопьянов боролся с колдовством, противодействовал чарам. Часть его остановленного сердца и оцепенелого разума были неспособны бороться. Но там, где оставались жаркие токи страха, ненависти, прозорливой бдительности, там копился отпор. Хлопьянов не пускал к себе переливчатый бриллиантовый луч, выставлял перед ним непроницаемый экран. Белые туманные свитки над утренним лугом, солнца не видно, и в млечном воздухе вдруг возникает мокрый куст, черно-белый коровий бок, а потом все скрывается, и только тянутся волокна тумана, пахнет близкой рекой, рыбьей слизью.

Он высылал навстречу колдуну любимые образы, и они расколдовывали, возвращали к жизни омертвелые участки сознания, и те, оживая, включались в сопротивление.

– Служба психотерапии, с вами связываю особые ожидания! – Хозяин повернулся к крупному неопрятному человеку с тяжелым, опущенным на верхнюю губу носом. – Вы должны повторить свой психологический опыт августа девяносто первого года. Тогда над Москвой витали только наши духи, и мы обеспечили, если так можно выразиться, духовное господство в воздухе. Враг был повержен, и мы могли его казнить или миловать. С тех пор вы пополнили свой арсенал, у вас появились блестящие экстрасенсы. Другие приедут по нашему сигналу из-за границы. Вы должны нанести сокрушительный экстрасенсорный удар!

– Мы нанесем! – щелкающим голосом ответил человек, напоминающий видом старого кондора, чьи перья полны птичьих блох, перепачканы ядовитым навозом. – Через несколько дней мы проведем репетицию под названием «Концепция», на месте бывшего бассейна «Москва». Там начаты работы по возведению Храма Христа Спасителя. Для нашего противника это особое место. Нам надо его захватить и освоить. Это скажется на общем балансе духовных сил к моменту предполагаемой акции.

Хлопьянов лишь догадывался, о чем они говорят. О чем-то неправдоподобном, связанным с чародейством.

– Мне кажется, мы должны обсудить угрозу «Нового курса», – сказал Каретный. – Контрзаговор может спутать нам карты. Это становится опасным. Вельможа, как его называют, становится слишком опасен.

– Пустое! – засмеялся Хозяин. – Никакого «Нового курса»! Мы и есть «Новый курс». Нам не страшны никакие Вельможи!.. Теперь последнее. Программа «Инверсия», – Хозяин взглянул на Каретного и потом перевел свой взгляд на Хлопьянова. Тот почувствовал, как алмаз вонзил ему в мозг многоцветный жалящий луч. И мозг его сжался от боли, словно невидимый скальпель проник под череп, двигался среди живых узлов и сосудов.

– «Инверсия» разрабатывается, – сказал Каретный. – Мой коллега прошел первую стадию программы. Его контакты с Руцким и Хасбулатовым изучаются и сулят обнадеживающие результаты.

– Постарайтесь успеть. Времени в обрез! – алмазный луч двигался в складках мозга, выжигал драгоценное вещество, связанное с памятью, волей. Хлопьянов, превозмогая боль, соединял рассеченные сосуды, скреплял распавшиеся клетки, боролся с колдовским лучом.

Та черная лесная дорога в опавших листьях осины. Желтые, красные, усеяли липкую грязь. Наклонился, поднял листок. На донце красного блюдца капля синей воды. И такая в этой капле лазурь, такая чистота, отражение бездонного неба, что измученная чарами, околдованная душа Хлопьянова дрогнула и воскресла. Он стряхнул наваждение. Зоркий, бодрый, уверенный, смотрел на врагов. Был разведчик, заброшенный в тыл противника. Запоминал и фиксировал.

Совещание закончилось внезапно, как началось. Хозяин встал, спрятал в карман руку с перстнем, слабо кивнул и вышел. Все вслушивались в удалявшийся звук шагов, рокот отъезжавшего автомобиля. Вставали, не прощаясь, расходились.

– Он, – кивнул на окно Каретный, где невидимая мчалась машина Хозяина, – он сильнее самого президента! Он всех сильнее! Ненавижу суку!

Глава двадцать вторая

Все эти годы перемен и разрушений у него было чувство, что его Родину затолкнули в пищевод и желудок и медленно переваривают. Огромное, невидимое для глаз существо проглотило сразу, – ее города, заводы, космодромы, хранилища древних рукописей, храмы с золотыми крестами, военные учения с тысячами солдат, демонстрации протеста с тысячами участников, богослужения с тысячами богомольцев, – все было проглочено, находилось во чреве незримого существа, орошалось едким желудочным соком и слизью, медленно разлагалось на исходные составляющие. Все ценное и съедобное усваивалось, питало прожорливое ненасытное тело, а шлаки и отходы выталкивались на огромную свалку. На этой помойке оказались поломанные, еще недавно великолепные корабли и самолеты. Там же валялись книги и кинофильмы, еще недавно любимые народом, у всех на слуху, а теперь мгновенно позабытые и ненужные. Среди мусора оказались идеи и их выразители, – партийные вожди, идеологи, властители дум, еще недавно властные, неприступные, исполненные величия, а сегодня жалкие, сморщенные и пустые, как оболочка, из которой выпили сок.

Хлопьянов жил и действовал, перемещался по городу, посещал учреждения и дома, но здания, среди которых он перемещался, комнаты, куда он заходил, были окружены прозрачной, едва заметной слизью, разлагавшей камень и железо фасадов, стекло и дерево окон. Мысли, которые рождались в сознании, становились все путаней, беспредметней, отрывочней, будто их разъедала едкая кислота и щелочь, и они обрывались, как истлевшие нитки. Люди, с которыми он встречался, их лица, руки, говорящие рты были в той же слизи, которая обволакивала их, разрушала их клетки, кости, содержание их речей и поступков. Все они казались порчеными, пережеванными, служили кормом для огромного, сжевавшего их существа, проглотившего их в свое непомерное чрево.

Из желудка этой слизистой прозрачной медузы было невозможно выбраться. Ибо в него попали земля и небо, железные дороги и самолетные трассы. И куда бы, в какие области и края проглоченной страны ты ни подался, на всех полустанках, во всех деревушках и таежных заимках, ты продолжал оставаться в чреве, среди невидимой едкой слизи, испытывал толчки и конвульсии съедавшего тебя желудка.