- С этим чувством нелегко жить, Рудольф. Такая ненависть, если она не находит выход в действии, может привести к разрыву сердца.
- Вы правы, Мишель. Я готов перевести мою ненависть в действие. Признаюсь, в часы ночной бессонницы я обдумываю способы убийства Брежнева и членов Политбюро. Мои ночи напоминают теракты. С пистолетом за пазухой прокрадываюсь на правительственный прием в Кремль, и когда генсек произносит поздравительный тост, я подбегаю к его столу и в упор стреляю из пистолета в пиджак с наградными колодками. Или добываю заряд динамита, закладываю фугас по маршруту правительственного кортежа и подрываю, когда черный лимузин проносится мимо Поклонной горы. Или исследую вентиляционные люки и воздухозаборники Кремлевского дворца, где проходят партийные съезды. Дожидаюсь, когда вся партийная сволочь сойдется в зале. Залезаю на крышу и вбрасываю в люк капсулы с газом «Циклон». Газ мгновенно наполняет помещение, и все эти рабочие и колхозники, прерывая аплодисменты, валятся в кресла, и на губах у них выступает зеленая пена. А весь президиум с секретарями ЦК и членами Политбюро начинает дергаться в припадке, и у них из ноздрей и ушей выталкиваются зловонные ядовитые пузыри. Лежат, как отравленные крысы, и над ними - статуя Ленина работы скульптора Меркулова…
Они шли вдоль белых великолепных колонн Большого театра, над которыми в нежно-голубых небесах мчалась неистовая квадрига, и Аполлон, черный, как эфиоп, натягивал невидимые вожжи, готовый перенестись через сияющую пустоту в Китай-город, где неясно розовели полуразрушенные колокольни.
- Хорошо, что в ваши сны, Рудольф, не заглядывают осведомители КГБ. По традиции прокурора Вышинского, мысли и сны наказуемы.
- Мишель, я знаю вас недолго, но убедился, что вы благороднейший и честнейший человек. Я решаюсь сделать вам предложение. Мы можем составить тайное общество, священное братство, ставящее целью освобождение нашего Отечества от большевистского ига. Вы идеолог, человек необычайно глубоких взглядов на судьбу России, блестящий стилист, очаровательный человек и писатель. Ваши связи с интеллигенцией, ваша репутация в литературных кругах, ваш дар газетчика и публициста будут незаменимы. Я беру на себя роль организатора, создателя тайных ячеек, боевых групп, разработчика политических и военных стратегий. Нам нужен финансист, человек, способный проводить экспроприацию, налеты на банки и ювелирные магазины, на тайных богачей, ибо любая организация требует денег - на печатную продукцию, оружие, содержание активистов…
Они подымались вверх к площади Дзержинского, где крутилась многоцветная глянцевитая карусель автомобилей, напоминающая танец жуков-плавунцов на темной поверхности вод. Первопечатник Федоров, бронзовый, отекающий зеленью, рассматривал бронзовый лист, стоя на пьедестале, подле которого Коробейников назначил свидание Шмелеву, чтобы отсюда вместе направиться в мастерскую архитектора.
Михаил испытал обморочное чувство опасности, исходящее от этого обаятельного, с голубыми глазами человека, который, обольщая, тянул его в погибель. Но смертельная опасность не остановила Коробейникова. Оставаясь исследователем, он продолжал изучать попавшийся ему прототип, полагая, что теперь непременно поместит его в свой роман. И эту прогулку по осенней Москве, и Тверской бульвар, и пушкинскую венчальную церковь, и фиолетово-розовую стену Кремля с янтарным дворцом, и бронзового Первопечатника, на голову которого уселся раскормленный голубь, и это смертельно опасное предложение о политическом заговоре, которое могло быть сценкой театра жестокости, столь излюбленного Саблиным, или продуманным замыслом с целью его погубить.
- Кого же первого мы подвергнем экспроприации, дорогой Рудольф? Что и у кого мы отнимем? - простодушно засмеялся Коробейников.
Саблин, не слыша иронии, стиснул зубы, играя желваками, отчего на висках у него вздулись синие вены и красивое минуту назад лицо стало почти уродливым:
- Мы нападем на этого отвратительного жида Марка Солима и отнимем у него Елену!…
Коробейников был поражен. Вся извилистая, в разрывах и противоречиях, логика Саблина, с падениями в преисподнюю, с непредсказуемыми взлетами в несуществующий, мифологический мир, внезапно сошлась на мысли, ради которой и был затеян весь разговор. Площадь Дзержинского свертывалась в пульсирующую живую спираль, словно была сердцевиной часов. Двигала невидимые колеса, отсчитывала неслышное неумолимое время, дарованное им обоим в этом осеннем солнечном городе, чтобы выполнить каждому свое предназначение, перед тем как бесследно исчезнуть. Оставить без себя этот вечный город, меняющий обличья, названия переулков и улиц, царей и властителей, идеологии и символы веры. Город пускал в свои теснины временных обитателей, даруя им краткую жизнь среди колоколен и труб, чтобы забыть о них навсегда.
- Мы должны уничтожить страшную скользкую гадину… Он украл у меня сестру, обесчестил, осквернил наш род… Обольстил ее, опоил дурманными зельями, утащил в свой сатанинский замок… Осыпал бриллиантами, оковал золотой цепью, лишил разума… Она его рабыня, слуга, моет ему ноги в тазу… Он касается ее лица своими мерзкими толстыми пальцами… Целует слюнявыми губами… Валит в свою засаленную постель… Она прислужница в доме, танцует на потеху таким же, как и он, жидам танец живота… Скрашивает их еврейские посиделки, на которых они замышляют чудовищные планы… Они все - сумасшедшие, и их надо убить…
Здание КГБ, напоминавшее громадный торт, взирало на них множеством окон, украшениями и вензелями из желтого крема, красными марципанами, зелеными дольками мармелада. За этим сладким фасадом таилась железная сущность, стальной непроницаемый сейф со множеством замков и секретов, где хранилось сокровенное знание, таинственные коды страны. И пока они разговаривали, стоя на солнечной открытой площадке перед клумбой осенних цветов, кто-то, невидимый и спокойный, смотрел на них из окон дома, из-под кремовых виньеток, сквозь зеленый лепесток мармелада.
- Елена Прекрасная, она как царевна у врат, которую выставили трусливые горожане на поедание Змею… Мерзкий дракон Марк Солим разевает зловонную пасть, готов ее проглотить… И только святой наездник, непобедимый герой, отважный Победоносец может ее спасти… Вы герой, Мишель, вы Победоносец… Вы спасете ее… Вы вхожи в дом… Этот хитрый лукавый семит испытывает к вам доверие… Елена нуждается в вас… Мы обязаны вырвать ее из пасти змея… Должны разрушить сатанинский чертог с его мерзкими обитателями… Если мы это сделаем, то убережем страну от великих, неисчислимых несчастий… Поверьте, Мишель, нас ждут катаклизмы… Сумасшедшие из кружка Марка Солима готовят великие потрясения… Москва станет местом погибели…
Лицо Саблина было белым, губы дрожали. На висках выступил больной голубоватый пот. Глаза закатились, белки жутко вздрагивали. Казалось, он вот-вот упадет. На Москву пала странная сиреневая дымка, словно солнце занавесили полупрозрачным платком. Коробейников испытал помрачение, будто пророчества Саблина начинали сбываться, и Первопечатник Федоров, отламываясь от постамента, падал на него бронзовой гулкой громадой.
Дула свирепая поднебесная медь, и в клокочущем горле пророка вздувались проклятья обреченному городу. С липкой, залитой чернилами площади, словно на нее испражнилась громадная каракатица, катил «бэтээр» с башенным номером 666, волочил на железном тросе изуродованную статую, которая колотилась на асфальте затылком, высекая зеленые искры. Внизу, у Манежа, кипела толпа, визжали ораторы, плескали многоцветными флагами, кого-то проклинали и славили, и Манеж казался громадным рыхлым сугробом. Баррикады перегородили Смоленскую, люди тащили строительный мусор и хлам, и в толпу вонзались режущие пулеметные очереди, превращаясь в визжащие волчки, выстригали коридоры и просеки. Танки, выбрасывая синюю гарь, наводили орудия на мраморное белое здание. Били в упор, осыпая этажи, вгоняя в окна багровые взрывы. По белому мрамору вверх ползли черные черви копоти, летело в небо рыжее пламя, и кто-то, похожий на горящую куклу, выпрыгивал из окна. По улицам провозили огромную клетку, и в ней, тесно сбитые, словно на трибуне мавзолея, стояли члены Политбюро в фетровых шляпах, кепках и смушковых «пирожках». Небо над городом было черным, из него выпадали метеориты и звезды, прожигали крыши бенгальскими огнями, превращали Москву в пожарище. Под ноги Коробейникову, на асфальт упала крохотная злая комета. Извивалась, тлела, разбрасывала колючие острые искры, скалила на Коробейникова маленький хищный рот.