В другом коридоре он повстречался с буфетчицей, которая несла на подносе гору бутербродов, видимо, для тех, кто сидел в полутемном зале. Немолодая усталая женщина в заляпанном белом халате была из тех работниц Дома Советов, кто остался в нем и после осады, продолжал трудиться под пулями. Белосельцев еще издали улыбнулся ей. Проходя, кивнул, поддержал колыхнувшийся поднос, незаметно коснулся женской руки. Получил ответную усталую улыбку, кивок седеющей головы. Знал, теперь и женщина наделена бессмертием, и в нее, от руки к руке, пролился чудный свет.
На лестничной клетке он нагнал раненого. Парень в бушлате, с забинтованной ногой прыгал вверх по ступенькам, опираясь на палку. Хватался за поручни, отдыхал. Каждый прыжок причинял ему боль. Останавливаясь, он отирал ладонью бледный липкий лоб, жалобно оглядывался. Белосельцев поддержал его под локоть, помог взойти на следующий этаж. Парень поблагодарил его, виновато охая, поковылял по коридору вдоль стенки. И Белосельцев знал, что поделился с парнем своей силой и светом, и страдания его будут остановлены, и вера его не покинет.
Он столкнулся в коридоре с юношей, с которым совсем недавно расстался у брезентовых носилок, в которых лежала его подруга, и они целовались, что-то жарко друг другу нашептывали. Теперь юноша пробегал мимо, его волосы, длинные как у средневекового пажа, колыхались на плечах. Он держал автомат, и Белосельцев заметил, что шейка приклада была обмотана красной шелковой ленточкой.
– Я опять был у нее, – он радостно, как к близкому человеку, обратился к Белосельцеву. – Кровь не течет. Она уснула. Врач меня успокоил. А это, – он поймал взгляд Белосельцева, – ленточка из ее волос.
Белосельцев, радуясь этой встрече, снова подумал, что юноша похож на средневекового рыцаря или пажа, который повязал на древко оружия бант своей прекрасной дамы.
– Они попытались сунуться со стороны стадиона! Сначала из бэтээров долбили, а потом пехота пошла! Мы их отсекли! – Юноша шагал рядом с Белосельцевым, качал автоматом, и ленточка струилась. – Боеприпасы кончаются! На одиночные выставил! – И он сокрушенно тряхнул кудрями.
Белосельцев радовался возможности прошагать с ним рядом малый отрезок коридора – еще одну крохотную часть своего жизненного маршрута. Малиновая истоптанная дорожка под ногами. Окно, за которым клубится медленный сизый дым. Сквозняк, лизнувший щеку сквозь пулевую пробоину в стекле. Юноша с развеянными волосами шагает рядом с ним, несет на автомате бант своей «дамы сердца».
– Наверху пожар! Все горит! Пекло! Ветер утягивает пламя ввысь, и мы здесь его не чувствуем!
Белосельцев остро пережил, зафиксировал в мыслях этот исчезающе-малый кристаллик жизни: он идет по коридору, по истоптанному ковру, этажом выше бушует пожар, красный ком пламени взмывает в московское небо, падают, как головни, обгорелые галки, выше пожара, сквозь бледную синь, реют светила и звезды, и он проходит под ними, держа автомат.
– Ну я пошел, – сказал юноша, когда они достигли перекрестка, где коридор раздваивался. Вел в два разных крыла дома, к двум разным рубежам обороны. – Еще увидимся!
Белосельцев, расставаясь с ним, коснулся его руки. Наделил наконец своим светом. Поделился невидимым миру богатством.
Белосельцев уходил по коридору в неосвещенную темень, торопясь туда, где ждали его товарищи, чтобы тронуть невзначай обожженную руку Красного Генерала, измызганную куртку Морпеха, черный бушлат приднестровца. Перелить в них свою силу, передать полученный свыше дар.
Он услышал, как с оглушительным хрустом и воем ударил вблизи снаряд. Стены качнулись, пол пошел вниз, как резиновый, и вернулся обратно. Секунду он находился среди треска, железного скрежета, который удалялся, откатывался волной по лестницам и коридорам.
Очнувшись, он кинулся назад, к развилке, у которой расстался с юношей. Добежал до перекрестка, нырнул в коридор, откуда валила теплая непроглядная пыль. Задыхаясь в ней, глотая едкую пудру известки, цемента, сернистой копоти, он добрел и остановился у рваного пролома в стене. Снаружи в дыру втягивался свистящий ветер. Завихрялся в обугленном, пробитом снарядом проломе. Кромки пролома вяло горели. Среди сора и пепла валялся обломок приклада с красной повязанной ленточкой.
Белосельцев стоял потрясенный. Танковый удар, убивший юношу, был направлен на светоносное диво, рассчитан на умерщвление чуда. Испепеленный юноша попал под этот удар, нанесенный из преисподней.
Белосельцев брел по коридору, вдыхая ядовитый газ. Держал расщепленный, перевязанный лентой приклад.
Он сидел за колонной в своем золоченом кресле, упрямо и несдвигаемо, как земная ось, вокруг которой с разными скоростями, под разными углами вращался растерзанный, громыхающий мир, бессмысленный в своем хаотическом кружении, обретавший смысл только в его угрюмом разуме, сквозь который проходила ось мира.
Все окна были разбиты. В пустые проломы виднелась набережная, по которой подъезжали и разворачивались в сторону Дома зеленые бэтээры. Из них высыпал десант, скапливался за парапетом, готовясь к атаке. Сверху, мимо окон, сыпался горячий пепел, обрывки дымящейся ткани, искрящиеся головни – мусор огромного, бушевавшего на верхних этажах пожара. Танки больше не стреляли. Их приплюснутые жабьи тела виднелись на мосту и на другой стороне реки под деревьями.
Он чувствовал, как истекают последние минуты перед штурмом. Видел, как разворачиваются пулеметы бэтээров в сторону Дома. Как группы солдат скапливаются за бортовинами, чтобы под прикрытием пулеметов кинуться на пандус, к подъезду, в холл, – и здесь, среди раскаленной стали, брызгающего свинца, раскрытых в крике ртов, среди вспышек страданья и ненависти, он, Белосельцев, обретет свой конец.
Он оглянулся, желая убедиться, что все его товарищи на местах. Он не один, а все вместе, всем братством, поддерживая и заслоняя друг друга, они примут последний бой. Увидел, как по лестнице вниз нисходит отец Владимир.
Священник спускался торжественно, чуть картинно ставил ноги на покрытые ковром ступени. Его темный подрясник колыхался. С плеч на грудь золотой волной сливалась епитрахиль. Он прижимал к груди образ Богородицы. Издали икона казалась медовыми сотами, излучала чудесное золотое сияние. Голова священника была непокрыта. Борода казалась пронизанной множеством солнечных лучей. Глаза, голубые, сияющие, смотрели вперед, сквозь стены, туда, где двигались боевые машины.
Священник спустился в холл и, хрустя подошвами по разбитому стеклу, пошел мимо Белосельцева, не замечая его.
– Отче, вы куда? – Белосельцев поднялся ему навстречу, преграждая путь.
Легкая тень досады промелькнула на лице священника. Он остановился, узнал Белосельцева, досадуя на помеху, хотел его обойти.
– Икона заговорила!.. Кончилась немота!.. Бог снова меня услышал и отозвался!.. Сказал: «Иди!»… И я иду!..
– Туда нельзя!.. Они убьют вас!..
– Бог мне сказал: «Иди!» Я остановлю братоубийство!.. Они не станут стрелять в икону!.. Русские люди больше не будут стрелять друг в друга!.. Богородица нас помирит!..