– Сейчас не будем об этом… После конгресса вы найдете меня… Я буду в райкоме партии… Виктор Федорович! – Он повернулся к сопровождавшему его сухощавому старику в сером костюме с набором военных колодок. – Объясните товарищу, как и куда он должен сегодня подойти, чтобы мы повидались! – Снова повернулся к Белосельцеву. – Без посторонних спокойно обсудим.
К ним подбежала очередная стайка журналистов. Какая-то медноволосая иностранка в ярко-зеленых колготках протянула к нему диктофон, начинала косноязычно и радостно спрашивать. Генсек повернулся к ней, обретая добродушное, заученное выражение на лице, и стал охотно отвечать.
Ветеран с колодками любезно объяснил Белосельцеву, как проехать к райкому. Он, старик, сам встретит Белосельцева на остановке, проводит к Генсеку.
Белосельцев записал в книжечку адрес и поблагодарил старика. И вдруг опять ощутил знакомую, не отпускавшую его тревогу. Словно кто-то следил за ним из толпы, слышал его разговор, подглядел его запись в блокноте. Оглянулся – никого. Только быстро отходил какой-то усач в лампасах да женщина с изумленным лицом совала в продуктовую сумку какие-то цветные брошюрки.
Конгресс открылся торжественно, под медный гром оркестра, исполнявшего «Варяг». Народ поднялся и стал одухотворенно слушать грозные звуки, зовущие на подвиг, на славную жертву ради любимой Родины. И все, кто стоял и слушал, вожди в президиуме, проверенные испытаниями и борьбой, люди в зале, плечо к плечу, съехавшиеся со всех краев великой оскорбленной России, литые, как статуи, охранники в черной форме, перепоясанные портупеями, добровольцы Приднестровья в солдатских ремнях, с нашивками за ранение, пожилой священник с редкой бородкой и темно-серебряным крестом на груди, отставник генерал с набором красных звезд на груди – все слушали с благоговением священную песню, зовущую на бесстрашный подвиг и смерть. Ибо ценности, за которые они вышли сражаться, были высшими ценностями бытия – Родина, Братство, Любовь.
Белосельцев стоял вместе со всеми. Глядел на три флага, красный, имперский, андреевский, на огромную, во всю стену, надпись: «Фронт национального спасения». И его начинали душить счастливые слезы. Он не был одинок, не был потерян. Вместе с братьями, соотечественниками, единоверцами он готовился к последнему параду и бою.
Первым выступал председатель «Фронта» Константинов, слишком, как показалось Белосельцеву, трескуче, воспроизводя своими жестами и риторикой стиль вождей революции, известный по кинофильмам. Он упрекал Верховный Совет в недостатке смелости, спикера Хасбулатова – в вероломстве, призывал народ выступить с требованием отставки президента и продажных министров. Давал директиву «Фронту» готовиться к осеннему наступлению трудящихся, к актам гражданского неповиновения. Завершил свое выступление выбросом сжатого кулака, возгласом: «Свобода или смерть!» – под оглушительный рев и аплодисменты зала. Он уходил с трибуны красный, с блестящим от пота лбом. Пожимал на ходу руки сидящих в президиуме соратников.
Выступал Астафьев, похожий на симпатичного и чуть лукавого пушного зверя. Его речь была посвящена историческому завершению Гражданской войны в России, когда «белые» и «красные», коммунисты и националисты провозглашают великое примирение, протягивают друг другу руки, сходятся в братском целовании. В единую могилу предстоит ссыпать «красные» и «белые» кости и над этой могилой произнести слова покаяния. Как на иконе Бориса и Глеба шествуют рядом белый и красный кони, так и в идеологии будущей России станут соседствовать «красные» и «белые» ценности. Он сошел с трибуны под овации, и в рядах сидящие рядом советские фронтовики-ветераны и усатые казаки пожимали друг другу руки, братались, поглядывали на висящие рядом два стяга, красный, с серпом и молотом, и имперский с двуглавым орлом.
Третьим выступал Павлов, маленький, плотный, с темной жесткой бородкой, выпученными белками, похожий на упорного, яростного бычка. Он выставил в зал белый выпуклый лоб, говорил сначала тихо и сдержанно, а потом, переполняясь жаркой, удушающей его энергией, все громче и яростней, до крика, до огненного хрипа. Белки его покраснели, шея набрякла. Он не умещался в своем пиджаке, в тесной будке трибуны. Он ловко бил и бодал ее, пытаясь разбить в щепы. Речь его была о великой России, о непокоренном народе, поднимающемся на битву от великих рек и лесов. Его провожали восторженно. Зал ликовал, он был полон тех самых хлебопашцев и воинов, о которых только что говорил оратор. Они съехались в столицу, чтобы сказать свое грозное слово супостату, вытряхнуть вон из Кремля, восстановить на Руси покой и порядок.
Белосельцев восхищался выступавшими депутатами. Они были моложе, отважней его. Бесстрашно, как бабочки на огонь, кидались к микрофону на заседаниях парламента, произносили жестокие приговоры режиму, обличали преступного президента. Звали народ к сопротивлению. Изнемогали, обжигались, падали без сил, но их тут же сменяли их отважные друзья. Лучшие из лучших сохранили честь и достоинство обманутого народа. Были его неподкупной совестью.
Выступал Офицер, худой, бледный, не дающий воли своим страстям. Обращался к армии, которую выбрасывали пинком из Прибалтики и Германии, обворовывали, отдавали под начало продажным генералам. Он призывал офицерский корпус создавать свои организации, готовиться к решающим действиям. Заверял, что патриотический Союз офицеров имеет свои ячейки, свои законспирированные подразделения во всех округах, в полках и дивизиях, в Генеральном штабе. И если режим решится на переворот, посягнет на Конституцию, армия выступит на стороне народа. Зал ликовал. Раздавались возгласы «Да здравствует Красная Армия!». Офицер уходил с трибуны выпрямленный, резкий, управляющий тайной организацией, имеющей доступ к боевым арсеналам. Белосельцев верил ему, сам хотел войти в святое офицерское братство.
Генсек выступал солидно, взвешенно. Рокотал своим басом, рисуя образ будущего устройства освобожденной от захватчиков Родины. Патриотической державной идеологии отводилось главное место. Все патриоты, умеющие управлять электростанциями и заводами, учить и целить, писать книги и рисовать картины, все понадобятся в скорые дни победы. Родина, как бывало не раз после катастроф и нашествий, находила в народе таланты, жертвенность, нескончаемое трудолюбие, вставала из праха. Создание правительства национального доверия – вот ближайшая задача. Его провожали одобрительными возгласами, криками «Так держать!». Священник, сидящий рядом с Белосельцевым, одобрительно кивал. Не осуждал, а поощрял коммуниста.
Белосельцев жадно внимал. Вдыхал этот воздух близкой и неизбежной победы. Его неуверенность и страх прошли. Они были следствием его одиночества. Теперь же он был не один, окружен единоверцами и соратниками. Жизнь больше не казалась ему катастрофой, а лишь продолжением борьбы, в которой неизбежна победа.
Вышел Красный Генерал, но не на трибуну, а на сцену, перед столом президиума. Следом появился Морпех, держал розовый сверток. Тут же оказался тучный чернявый человек, представленный Константиновым как сербский профессор. Морпех передал генералу сверток, тот развернул, раскатал его. В руках генерала заструилась атласная малиновая ткань, пролилась вниз как поток. Морпех подхватил ее, и зал увидел малиновый стяг с вышитым Спасом Нерукотворным, православным крестом и древнеславянской надписью.