Грудь его дрожала. Глаза закатились. По лицу лился пот. Казалось, он умирает. Но он продолжал скакать, бил в бубен, словно боялся, что вибрации мира умолкнут, дерево никогда не проснется, и его народ исчезнет с лица земли.
Садовников видел, как все это волновало Веру. Она трепетала. Порывалась кинуться на помощь шаману. Закрывала руками лицо. Что-то шептала. И когда Василий Васильев упал без сил, продолжая бить о колено бубном, и звуки раздавались все реже и тише, Вера, подхватывая умирающий танец, порхнула к дереву. Босая и белоногая, полетела, успев накинуть на сухую ветку прозрачный платок. Длинными летящими прыжками она обежала дуб, словно провела вокруг него невидимый круг. Взлетала, образуя вихрь воздуха, шелка развеянных темных волос. Мягко опускалась, доставая волосами травы. Ее руки плескались, как крылья, и, казалось, она летит. Ноги упруго отталкивались, и она ныряла ввысь, в свет, в сплетение ветвей. А потом ее босые стопы скакали по древним корням, которые вздрагивали от ее нежных прикосновений.
Садовников хотел понять природу ее танца. Иногда это была пластика классического балета, и она выглядела балериной, танцующей среди золоченых лож театра. Но потом она начинала струиться, трепетать, превращаясь в пламя, как испанская танцовщица. И вдруг страстно, пылко, вращая бедрами, ударяя пятками в землю, становилась африканской жрицей, плесками рук и ног взывающей к божеству. Он любовался, восхищался. В этой измученной женщине, которую он вырвал из бездны, открылось столько жизненных сил, грации, красоты. Она пролетала мимо него, и он заметил, как на щеках у нее горит легкий румянец, а глаза закрыты, словно она танцует во сне.
Она устала, подбежала к дереву и приникла к нему, обнимая корявый ствол тонкими руками.
Садовников чувствовал, как бурлит вокруг дерева взволнованный мир. Как омывают его энергии подземной воды и небесного света. Но не хватало земных усилий, чтобы победить смерть и влить в омертвелую материю дух жизни вечной.
Садовников шагнул в стеклянные волны света. Приблизился к дубу и припал к нему, обнимая могучее дерево. Его солнечное сплетение касалось сухой коры.
Он чувствовал нежный ожог там, где материнская пуповина связывала его с плотью исчезнувшей матери. Теперь эта связь превратилась в живое, сберегающее материнское поле. Сочетало его со всем мирозданием, с мерцающим созвездием Льва и голубой звездой 114 Лео. Драгоценная тайна, сокрытая в тайнике сознания, возликовала, ощутив бирюзовое излучение звезды. Огромный, растянутый на тысячи световых лет волновод протянулся от созвездия Льва к Садовникову, который обнимал дуб, а вместе с ним припавшую к дереву танцовщицу. Могучие волны энергии понеслись из космоса, врываясь в Садовникова и через него погружаясь в древесный ствол. Садовников сотрясался от мощных, прилетавших из мироздания волн. Окаменелые древесные соки плавились и текли в глубине ствола. Сухие уродливые ветки разбухали, становились гибкими, порозовели от пропитавшей их влаги. Дуб рокотал и дрожал, в нем бушевали старинные ураганы и ливни, былые весны и зимы. Гудели голоса исчезнувших поколений, звучали молитвы и песнопения.
Садовников чувствовал бушующие силы, которые толкали его в глубь дерева. Своим телом, своим дыханьем, своим огненным грохочущим сердцем продирался сквозь древесные волокна, по которым текли животворные соки. Приближался к женщине, которая ждала его по другую сторону дерева, раскрыв объятия. Коснулся ее. Ощутил божественную сладость, невыразимую нежность, мучительное обожание, которое померкло в ослепительной вспышке, словно в дуб ударила молния.
Упал на траву бездыханным. Очнулся от ликующих криков. Шаман Василий Васильев скакал, бил в бубен и восклицал:
— Чудо! Чудо свершилось!
Над ним качалась дубовая ветка, покрытая молодыми листами. Все громадное дерево было полно изумрудного тумана, шелестело, дышало. Это раскрывались бесчисленные почки, выталкивая на свет крохотные резные листочки. С неба прянула к дубу серебристая стая птиц. Расселась в вершине, оглашая окрестность счастливым свистом.
Втроем они сидели на траве, в душистой тени дуба. Василий Васильев принес из машины хлеб, молоко, овечий сыр, перья зеленого лука. Ломали хлеб, запивали молоком. Садовников чувствовал себя ужасно усталым. Вера, потупясь, сидела, раскрыв колоколом свое шелковое платье. Только шаман разглагольствовал, ликовал, не давал Садовникову покоя.
— Вот вы говорите, Антон Тимофеевич, — «райская весть». А ведь мы хотели построить рай на земле. А не удалось. Почему, я вас спрашиваю, Антон Тимофеевич?
Садовников не отвечал. Отводил глаза от платья, из-под которого выглядывала босая стопа.
— Нет, вы мне скажите, Антон Тимофеевич, почему не удалось построить рай на земле?
— Пока не удалось, — устало ответил Садовников.
Еще посидели, доели хлеб, а крошки оставили птицам.
Потемнело, надвигалась гроза. В небе, как фиолетовые башни, высились тучи. Василий Васильев, не снимая медвежьей шкуры, отправился в соседнее село известить соплеменников о пробуждении дуба. А Садовников с Верой покатили обратно в город.
Вечером, когда за черными окнами полоскал дождь, громыхало, над рекой гуляли лиловые вспышки, Садовников под лампой зашивал рубаху, которую порвал днем, обнимая дуб. Вера в сторонке перелистывала учебник астрофизики, видимо, пытаясь понять, чем знаменательны созвездие Льва и голубая звезда 114 Лео.
Садовников чувствовал, как по голой спине бегают прохладные сквознячки. Не слишком умело орудовал иглой, пришивая отпавший лоскут. Рубашка была поношенной и линялой, выгорела во время многочисленных прогулок. Но Садовников дорожил рубахой, потому что помнил, как жена пришивала к ней оторвавшуюся пуговицу. Эта пуговица, чуть крупнее других, и теперь была на месте. И нитки, продетые в дырочки, помнили прикосновение любимых пальцев, дыхание весеннего вечера, когда цвела сирень, пели соловьи, и на столе, в фарфоровой вазе, благоухал пышный, в брызгах воды, букет сирени.
Садовников почувствовал, как на его голые плечи легли горячие руки. Вера неслышно подошла сзади и обняла его. Он замер, мгновение не шевелился, чувствуя за спиной ее дыхание. А потом резко сбросил с плеч ее руки, повернул негодующее лицо. Заметил, как наполнились ужасом ее темные глаза, как она, испуганная его резким движением, отшатнулась, сжалась, словно ожидала удара.
Повернулась, побежала к дверям, прошелестела по ступенькам босыми ногами и выбежала из дома в дождь.
Садовников, ошеломленный, сидел, держа на коленях рубаху. Дождь бил в стекла. Никола, трагически воздев меч, стоял на верстаке. А где-то в ночи, под дождем, босая, бежала Вера, и ее хлестало, гнало, опрокидывало. И это он, Садовников, выгнал ее из дома в ночь, его резкое восклицание, его негодующий взгляд.
Он сорвался с места, набегу накинул рубаху, выскочил на крыльцо, где шумел ливень, качался в листве ошалелый фонарь, промчалась машина, раздувая огненные усы.
Бежал по улице, отыскивая Веру. Заглядывал во дворы. Звал, чувствуя, как ветер и дождь затыкают ему рот. Увидел ее на речном спуске, под кустом, куда она забилась, обессилев. По ней хлестали струи. Близкая река жутко вспыхивала огненной ртутью. Катились над городом угрюмые рокоты.