Час плывёт. Только перестаёт грести — его начинает сносить к берегу.
Гребёт-гребёт… Второй час плывёт… А его всё равно сносит… Гагру уже строчкой видно.
Корабли, которые продолжали ходить, проплывали недалеко, и Сергей думал: «Уж, может, лучше на них!»
Грёб, казалось, из последних сил… Думал: «Ещё хорошо, что обычную лодку-двухместку взял, здоровенную бы не смог так».
Грёб. Пять часов… Гагру переплыл. Видит, часа полтора остаётся до рассвета.
Думает: «Подплыву к берегу, выберу безлюдное место. Лодку вытащу. И уже в кустах отлежусь. Если надо, день пережду. И потом линию фронта переплыву».
Подплыл к берегу, лодку вытащил, попытался спрятать. Искал не болотистое место, а колхидская низменность такова, что везде болота.
«Тут не переночуешь. Надо посуше найти». И пошёл-пошёл. Вышел на железную дорогу. Она тянулась вдоль моря. Решил: «Вперёд пройду и определюсь».
Вдалеке слышалась перестрелка. Ничего не значащая, обычная на линии фронта трескотня.
3
Уже начало светать, но ещё было темновато. Сергей чуть не спотыкался от усталости: «Ещё немного пройду». Понимал, что впереди линия фронта, но не рассчитал, что так близко окажутся грузины.
Со всех сторон на него кинулись с автоматами:
— Кто такой?..
— Что такой?..
По-грузински.
Он не понимал по-грузински, знал лишь отдельные слова. Он и по-абхазски плохо понимал, хотя часто бывал среди абхазов.
У него висел на поясе нож. Он схватился за ручку ножа, но даже вытаскивать не стал. Четыре автомата смотрели в лицо. Это только в кино можно разметать четверых. И что толку, если они его застрелят и он просто так сгинет: Наташи не увидит, никакой пользы не принесёт!
С ним стали говорить по-грузински. Потом видят, что он не понимает, — по-русски:
— Кто такой?
Сергей:
— Иду…
— Как идёшь?
— В Сухуми…
Не стал говорить, что в Гудауту. Его вывели на насыпь. Обыскали.
— Опа! — нож нашли.
Рюкзак сняли. В рюкзаке — военная форма.
Когда его повели, он подумал: «Хана». Окажись он в аналогичной ситуации у моджахедов, ему бы отсекли голову.
Мысленно прокручивал: «Если скажу, что воевать иду, а они форму нашли, сразу расстреляют. Скажу: на побывку еду. Но в военном билете записано, что давно в запасе. Если не на побывку, а домой? Хотя как домой? Дом-то в Уфе…» Его подвели к домику. Штаб. Нашли военный билет, а в нём место рождения — Уфа.
Как начали кричать: — Абхазский боевик!
Ведь форма из армии — камуфляж.
— Рембо!
Два грузина схватили его за руки тащить к выходу, когда их старший заорал:
— В Гагру его!
Сергея повезли в город. Он сидел в УАЗе, зажатый с обеих сторон двумя гвардейцами, и, глядя на блестевшее вдали зеркало моря, сокрушался: «Эх, Серёга! Промахнулся. Ещё бы проплыл чуток — был бы у абхазов».
Ему изменило сопутствовавшее с Афганистана везение.
Привезли в Гагру. На повороте в двухэтажном доме с правой стороны, если ехать с Псоу, находилась милиция. Здесь в прежние времена всегда стояло много машин, но и на этот раз их было не меньше. Хотя теперь среди них торчали «бээмпэшки», около которых галдели гвардейцы.
4
Сергея завели в коридор изолятора временного содержания и втолкнули в одну из камер, где теснилось человек пятнадцать. Там были абхазы, армяне, греки, русские. Сюда привозили тех, кого задержали при переходе границы, линии фронта, кто просто подозревался в сочувствии абхазам, кто оказывался нелояльным к грузинским властям.
Увидев военную форму Сергея, грузины стали разбираться.
Пока не били, а угрожали: — Мы тебе покажем!
Сергей:
— Показывайте…
Они его пугали.
Потом подняли на второй этаж к свану — верзиле в военных брюках и чёрной майке, без погон и каких-либо знаков отличия — по имени не то Лухум, не то Лукум. Его соседи по камере называли комендантом Гагры.
«Медведюга!» — определил верзилу Сергей после того, как комендант избил двух абхазов, у которых, как и у него, руки были связаны за спиной.
Когда очередь дошла до Сергея, сван попробовал пальцем остроту лезвия ножа, отобранного у Сергея, и резко отдёрнул. Воткнул нож в стол и сказал на ломаном русском:
— Ты боевик!
— Нет, — ответил Сергей.
— А форма откуда? — Служил…
— Где?
— В Афгане.
— В каких частях?
— Нельзя говорить.
— Мне всё можно.
— Дал подписку…
Нож вонзился в косяк двери над ухом Сергея. В следующую секунду Сергей слетел со стула в угол, сжимая зубы и сдерживаясь, чтобы не кинуться и не вцепиться собачьей хваткой в ногу горца.
Сергей пришёл в себя на бетонном полу только после того, как его окатили из ведра водой.
— Что ж ты с биджориками грызёшься? — склонил к Сергею лысую, как бильярдный шар, голову абхаз.
«Кем-кем, какими биджориками?»
— Ведь с ними что с баранами! — продолжил абхаз.
Перевернул Сергея на спину.
— Как тебя зовут? — Алхас… Можно — Хасик…
Абхаз помог перебраться на лежак, протёр лицо Сергея от крови, дал сухую рубаху и штаны.
Сергей познакомился с Алхасом. Тот тоже пробирался домой, но только не в Гудауту, а в Сухуми. Он из Москвы, куда уехал ещё в детстве с матерью. Отецабхаз с ней развёлся, а сам остался в Сухуми. Вот Алхас и рванул к отцу, когда узнал о войне, и тоже оказался в застенке. Его взяли на дороге у «Гребешка».
Арестантов объединило прошлое. Хасик тоже служил в спецвойсках. Но только в спецназе. Служил в Карабахе, в Степанакерте, в Макдакерте. Уволился летом, а когда оказался в Москве и узнал о войне, поспешил на родину.
Вот что рассказал Хасик, когда камера погрузилась в дремоту лампочки, свисавшей с потолка.
— Сван меня спросил: «Куда едешь?» Я: «В Сухуми». Он же видел, где я родился. В военном билете есть отметка.
«У меня тоже отметка», — еле моргнул Сергей.
— «А что два месяца едешь?» — продолжал сван. Там же стоит дата увольнения.
«И у меня стоит», — Сергей.
Алхас:
— «Пока к одному заехал… Пока к другому… Выпили… Вот полтора месяца и прошло…» — «Что ж, — смотрит на меня, как на кролика. — Логично». — «Пока отмечали… — я гну своё. — У одних дома, у других… А тут поехал — и на тебе!» — «А форма чего?» — спрашивает. — «Форму же все на дембель берут».