– Касса? – задумался Федорчук.
– Так денег там все равно нет. Какие могут быть деньги в колхозе, пока уборочная не закончилась? – Председатель демонстративно развел руками.
– Готовьте ее, – решительно согласился милиционер. – Я Заколова сейчас приведу.
Федорчук вернулся в медпункт. Александр Евтушенко после укола с блеском в глазах возбужденно обсуждал доказательство гипотезы четырех красок с Карасько. Хасимов сморщился в ожидании боли, медсестра со шприцем склонилась над его ногой.
– Заколов, выйдем, – позвал сержант. Тихон встал.
– Туда пойдем, – указал сержант на дверь правления. – Так что ты балакал про могилу?
– Там трупы в виде скелетов. Но двоих я, по-моему опознал. Один – пропавший муж продавщицы из местного магазина.
– Ну-ну эксперт. По костям определяешь? – саркастически улыбнулся Федорчук. – Ты иди, иди. Чего встал?
– А во что был одет преподаватель Бортко, когда пропал? Может, в брезентовые шорты и сандалии?
В это время они поравнялись с металлической дверью, около которой выжидательно стоял Шакенов. Федорчук крепко уцепил Заколова за локоть и грубо втолкнул внутрь тесной комнатки.
– Посиди здесь чуток, после потолкуем. Закрывай! – скомандовал милиционер Шакенову.
Тяжелая дверь хлопнула о железный косяк, несколько раз скрежетнул замок.
– В чем дело? – Тихон требовательно забарабанил по двери.
– Но, но, утихомирься! Это для твоего же блага. Сам посуди, – заворчал сержант. – Нападение на представителя власти было? Было. Нападение на сотрудника милиции и захват оружия были? Были. Тебе за это, парень, верный срок светит. Лучше тут посиди, охолонись, соберись с мыслями, завтра мне все объяснишь. А сейчас мне просто некогда. Я тоже на взводе!
Сержант по-армейски развернулся. В пустом коридоре заскрипели подошвы разношенных ботинок. Уже на улице перед входом в медпункт милиционер обернулся к семенившему сзади Шакенову:
– Раненого студента и сбежавшего из-под стражи Хасимова я увожу. А преподавателя подбросьте в лагерь. Пешком тут долго.
– Конечно, подвезем. А с Заколовым вы что хотите делать?
– Завтра. Обо всем завтра. Сегодня дел еще невпроворот.
– А вдруг он сбежит?
– Ему же хуже будет, – убежденно произнес Федорчук. – Тогда игры в бирюльки закончатся.
– А где Заколов? – услышал разговор вышедший на крыльцо Карасько.
– Только без суеты! Я его временно запер здесь для его же блага. Вы меня понимаете?
Карасько кивнул.
– Не беспокойтесь, до лагеря вас отвезет мой водитель, – поспешил сменить тему председатель колхоза.
Сержант уехал в город, увозя Хасимова и Евтушенко. На полпути он вспомнил, что пистолет Петелина остался у председателя колхоза. Ведь тот сам говорил, что забрал оружие из машины, чтобы ненормальному студенту не досталось. «Ладно, Шакенов – человек серьезный, вернет позже», – подумал Федорчук.
Карасько тем временем нашел комнату, где был заперт Тихон, и сумел переговорить с ним через открытую форточку. Полученная информация привела его в шок и заставила глубоко задуматься. Придя в себя, Владимир Георгиевич хотел спросить еще что-то, но вздрогнул от неожиданности.
На его плечо легла широкая смуглая ладонь.
– Профессор, я за вами! – Узкие глазки водителя Ильяса дружелюбно осматривали молодого преподавателя.
– Я не профессор, – в очередной раз зарделся Карасько.
– Приказано вас отвезти. Идемте, мне некогда. – Ильяс настойчиво подтолкнул Карасько. Щелки его глаз стрельнули в окно, где за решеткой виднелось лицо Заколова.
– Да, конечно, – согласился Карасько.
Всю дорогу он был погружен в невеселые мысли, обдумывая то, что успел услышать от Заколова.
Олег Григорьев бежал быстро. Толстый Славян пыхтел как паровоз, из последних сил стараясь не отставать от шустрого Грига. Он неуклюже обрушивал вес тела поочередно на каждую ногу, жирная грудь тряслась, пот застилал глаза.
– Григ! – взвыл Славян. Его колени больно ткнулись в жесткий песок. – Я больше не могу!
Олег Григорьев обернулся. Недружелюбные бараки игрушечными домиками виднелись далеко позади. От них отъехало маленькое желтое пятнышко милицейского уаза.
– Ложись! – крикнул Григорьев и повалился на землю. Но для Славяна такая команда была уже излишней. Он распластал руки, упав щекой на песок. Жирные бока раздувались и откатывались внутрь с частотой хронометра, перед раскрытым ртом выдулась ямка. Григ осторожно следил за машиной. Милиционер быстро удалялся в другую сторону. Когда уазик полностью скрылся, Григорьев присел.
– Повезло! Они нас не заметили, – сказал он.
– Ничего себе – повезло! Какой-то полоумный козел связал, обокрал и чуть не шлепнул нас. Потом милиция прикатила. Ну что за тухлые места здесь! Давай уедем в Москву, – заныл Славян.
– А мы что делаем? На водовозке тоже в Москву ехали. – Григ скептически осмотрел безвольную тушу Славяна. – Или одному дальше рвануть? Пусть с тобой менты разбираются. Ты и джинсы проворонил, и ребенка украл. Я-то тут при чем?
– Григ, ты что? – В глазах Славяна застыл неподдельный ужас, он даже дышать перестал. – Мы же все вдвоем делали.
– Вот этого не надо! Скажешь еще, что и товар я профукал?
– За товар я расплачусь. Только в Москву меня забери. Григорьев встал и огляделся. Его цепкий взгляд выхватил что-то важное вдалеке, лицо просветлело.
– Подъем! Кажется, у нас есть вариант, как побыстрее выбраться отсюда.
Славян впопыхах поднялся, даже не стряхнув со щеки налипшие песчинки. Он благодарно, как верный пес, смотрел на Грига.
Олег Григорьев сделал знак шагать тихо. Вскоре они осторожно подошли к реке. В воде шумно плескались двое казахских подростков. Григ пригнулся и глазами показал на велосипеды, лежащие на берегу.
Полковник Василий Тимофеев возбужденно грохнул телефонной трубкой после разговора с Федорчуком и сразу стал набирать номер дежурного по аэродрому.
Беззвучно, словно тень, выплыла из комнаты дочь Люба. Ее красные, воспаленные от слез и бессонницы глаза смотрели с болью и надеждой:
– Что? – прошептала она.
Вслед за дочерью появилась жена. Она остановилась на пороге комнаты, держа руку на сердце. Осунувшееся лицо выражало немой вопрос. Полковник положил трубку на рычаг. Крепкие мужские руки мягко обняли увядшую жену и убитую горем дочь.
– Цел наш Ванька. Все обошлось. Он сейчас у Толика.
Плечи дочери затряслись в частых рыданиях. За сутки было выплакано столько, что слез уже не могло остаться. Полковник лишь чувствовал теплое дыхание дочери на груди. Она тихо скулила. Жена одной рукой обняла дочь, другая ее ладонь угнездилась на плече мужа. Хор плачущих удвоился.