Студия и альманах очень не походили в своей работе друг на друга. Студия собиралась регулярно каждую среду, порой приходило до двадцати человек – пишущих и интересующихся литературой. Здесь проводились и обсуждения конкретных, только что сочиненных текстов, и дискуссии на общие, как правило, расплывчатые темы. Альманах же постоянно пребывал в состоянии при смерти.
Имелись в наличии всего два полноценных выпуска да верстка третьего, набранная еще четыре года назад и покорно вылеживавшаяся в ящике стола руководительницы в ожидании лучших времен. Идея альманаха питалась такой эфемерной пищей, как финансовые обещания городского руководства. Однако калиновские самодеятельные литераторы были благодарны мэру Гнатову даже за то, что он не отказывался регулярно эти обещания выдавать.
В преддверии выборной кампании упования и чаяния пишущих калиновцев усилились. Все были в большей или меньшей степени уверены, что борющиеся за местный трон политики непременно захотят использовать такой мощный информационно-творческий тандем, как студия и альманах. Ждали чего-то напоминающего золотой дождь. Василий Саввич Гнатов зашел на одно из собраний студийцев, посидел минут десять, очень хвалил «работу и усердие» собравшихся, сказал, что из одного чувства калиновского патриотизма должен поддержать деятелей местной культуры. «Куда же мы без культуры, друзья-товарищи? Мы же останемся без нее безкультурными». И ушел, оставив после себя у присутствующих состояние, близкое к общему ликованию.
Надо сказать, что Варвара Борисовна была хоть и самым заслуженным, но не единственным профессиональным литератором района. Имелись еще два. Два поэта. Один – дикий авангардист, другой – лютый националист. Члены разных союзов российских писателей, одинаково, впрочем, презиравшие «богадельню» Дерябкиной. Оба они также собирались подкормиться на предвыборной ниве.
Авангардист Тальберг дневал и ночевал в окружении Ивана Михайловича Тимченко, директора местного отделения Сбербанка, кандидата в мэры Калинова от партии олигарха. Иван Михайлович, вызволенный пару лет назад Винглинским из какой-то неприятной финансовой загогулины, был предан избавителю телом и душой. Тальберг считал, что либерально мыслящие финансисты должны любить поэзию без рифм и знаков препинания, хотя это в общем-то никем и не доказано. Тальберг делал свои сочинения все более малопонятными, надеясь, что когда-нибудь его оценят и одарят. Пока же его лишь подкармливали – на всякий случай.
Бард-националист Божко подвизался совсем в других кругах. Его чаще можно было заметить на сходках местной братвы, где он создавал «атмосферу» своим хрипатым шансоном. Популярность у него в этих кругах была твердая, но он тосковал от мизерности местных масштабов и не уставал мечтать о том, как из калиновских саун и ресторанов вынесет правду жизни здешних пацанов на широкую российскую сцену. Ему множество раз обещали «прямо завтра» дать денег на запись персонального диска, но все кончалось «сегодня» текилой и девками.
И вот посреди этого переплетения интриг и борьбы самолюбий, тайной и явной, сидела Варвара Борисовна Дерябкина и в десятый раз редактировала верстку третьего номера альманаха «Калиновские самоцветы». Ведь некоторые тексты устаревали морально из-за постоянных изменений в районной и общероссийской жизни. Поступали новые сочинения, настолько актуальные, что было бы преступлением оставить их вне готовящегося выпуска. Некоторые авторы умирали, и тут же вместе с ними умирали их стихи. Но, к счастью, подчиняясь требованиям диалектики, врывалось в литературу племя новое, с горящими жадными глазами. Как было не дать ему место под солнцем?! Варвара Борисовна самозабвенно полировала тело любимого детища, подозревая, что альманах этот может оказаться ее последним высказыванием в лицо обезумевшему миру.
И вдруг она услышала хруст снега за окном.
Варвара Борисовна замерла.
Она никого не ждала сегодня, в четверг, да еще в столь поздний час.
И это не могли быть запоздалые посетители библиотеки, потому что час действительно был поздний.
Здание библиотеки одноэтажно стояло в глубине небольшого, но довольно дремучего городского парка, от ворот которого вела к нему тропка – узенькая, как всякая дорога, ведущая к истинному знанию и творческому озарению.
Шаги приближались.
У студии был отдельный вход. Варвара Борисовна слышала, что шаги, во-первых, не одиночные, во-вторых, какие-то неуверенные, как будто явившиеся не знают, что вход не с фронта, а с торца здания. В другое время хозяйка студии осталась бы абсолютно спокойна, но сейчас, когда все так взвинчены и раздражены… она придвинула к себе телефонный аппарат и спрятала рукопись альманаха в ящик стола. И закрыла ящик на ключ.
Шаги замерли за дверью.
Там мог быть кто угодно. И пьяный Божко с приятелем, явившийся, чтобы отвратительно наскандалить. И какой-нибудь стыдливый скрытный стихотворец, слишком юный или слишком пожилой и потому не желающий, чтобы его видели входящим сюда.
Дверь отворилась.
Вошли, неестественно дружелюбно улыбаясь, две девушки в ярких куртках. Одна коротко стриженная, вторая с копной рыжих волос. Даже в помещении, освещенном всего лишь одной настольной лампой, они умудрялись выглядеть довольно живописно. Коротко стриженная сказала:
– Здравствуйте. Рыжая сказала:
– Хай.
– Что вам, девушки? – спокойно, с полным ощущением своих особых литературных полномочий спросила Варвара Борисовна.
– Меня зовут Лайма, а это – Джо. Руководитель студии Дерябкина почувствовала легкий приступ дурноты.
– Что вам, девушки? – повторила она.
Коротко подстриженная быстро огляделась, как бы решая, стоит ли вообще здесь о чем-нибудь заводить речь. Обстановка была, конечно, сиротская. К столу Варвары Борисовны перпендикулярно был приставлен еще один стол, а к нему три стула. Тут в узком кругу заседал актив студии в дни подготовки широких дискуссий. Вдоль стен тянулись два ряда деревянных кресел с поднимающимися сиденьями – остатки сгоревшего давным-давно летнего кинотеатра «Орион». На них в основном и находили себе места студийцы и гости заседаний-дискуссий. Одну из стен занимала огромная карта Советского Союза, на другой висел портрет Путина рядом с портретом Пушкина. За спиной у Варвары Борисовны громоздилось целое монисто из вымпелов и дипломов, заслуженных как самой руководительницей, так и руководимой ею организацией.
Осмотрев все это быстро, но не бегло, коротко стриженная иностранка (Варвара Борисовна уже поняла это) сказала с непонятным воодушевлением:
– Мы к вам.
– А вы откуда?
– Из Америки.
– А кто вы?
– Американки. Я – Лайма, она – Джо.
«Ну что ж, – сказала себе Варвара Борисовна, – надо суметь пережить и это». Следовало задать какой-то вопрос: чувствовалось, что правила вежливости этого требуют.
– Вы у нас проездом?
– Поездом, конечно, да. Правда, была драка, но мужики сволочи, вам же не знать ли.