— Что, использует мой диван?
Марина Валерьевна вывернула шею и побледнела.
— Я уже объясняла вам, это был мой психотерапевт!
— Да ладно, пусть так.
— Почему это — пусть? Это так и есть!
Дир Сергеевич устало кивнул:
— Ладно. Что–то еще?
— Да. Эта мадемуазель предложила совсем уж дикую рубрику: «Проколы сионских мудрецов».
— Что?
— И она утверждает, что это ваша идея.
— Не помню, моя ли, но, согласитесь, хороша.
Марина Валерьевна все же села и произнесла проникновенным голосом, наклонившись всем бюстом к шефу:
— Это же бред собачий. Вы не могли придумать такую чушь. «Протоколы сионских мудрецов» — это доказанная фальшивка!
— Вы думаете?
— Господи, да всякий ребенок это знает, куча работ. Роман «Биарриц», вышедший в Вене в 1867 году, прусский учитель Гетше — кажется, именно оттуда все и взято, даже не потрудились переделать дикий стиль бульварного текста.
— Но, насколько я понял, имеются в виду не «протоколы», а «проколы».
— Это же еще хуже, Дир Сергеевич, в том смысле, что если не было «протоколов», то не может быть и «проколов».
— То есть сионские мудрецы работают без проколов?
Марина Валерьевна отпрянула и набычилась. Вид у нее был крайне озадаченный.
— Бог с вами, вы смотрите на меня так!
— Вы что же, Дир Сергеевич, антисемит?
Главный редактор длинно вздохнул:
— Знаете, я вообще людей недолюбливаю.
Заместительница выверенно поправила челку на вспотевшем лбу:
— Уж не знаю, что и сказать, Дир Сергеевич.
— А мне наплевать. Я к сыну еду!
Прибытие в Москву совершалось с какой–то роковой стремительностью. Поскольку у Бурды не было с собой никакого багажа, он мгновенно прошел зеленым коридором вместе с улыбчивым, молчаливым полковником. Их подхватило желтое такси, и они мгновенно выскочили с аэропортовской стоянки и полетели по шоссе сквозь редкий, бессильный снегопад, не встречая пробок, и так до самого Белорусского вокзала. Такое вот ненужное чудо. Все это время Бурда помалкивал, подражая спутнику, любопытство, смешанное с сосущим страхом, изводило его, но он терпел. И только когда машина начала описывать медленную петлю по площади Белорусского вокзала, как будто попав наконец в подлинно московскую вязкую транспортную среду, а потом нацелилась повернуть на одну из Брестских улиц, он осторожно поинтересовался, куда это они едут.
— Как куда? — хлопнул его по колену полковник. — На работу.
Внутри у менеджера средней руки что–то кувыркнулось — несчастное нервное сердце. Финансовый офис «Стройинжиниринга» и вправду был поблизости.
— Но ведь уже девять почти часов.
— Норма–ально, все, кто нам нужен, ждут.
— А кто нам нужен? — не удержался Бурда и тут же пожалел, что не удержался. Высунулся краешком из принятой манеры поведения.
Но полковник не рассердился и охотно прояснил:
— Сам увидишь.
Увидел Валерий Бурда Романа Мироновича Рыбака, стоявшего скалой в коридоре между двумя стенами стеклянных дверей. Чего от него ждать, менеджер совершенно не представлял. Одно можно было сказать определенно — Рыбак не удивился, увидев синайского гостя. И не удивился, увидев полковника. Из того, как они поздоровались, можно было заключить: эти двое отлично друг друга знают и, возможно, даже сотрудничают.
Прошли к лифтам. Поднялись на пятый этаж. Этаж, на котором трудился Валерий Бурда. В коридорах было почти темно: экономя свет, здесь вырубали с окончанием рабочего дня почти все лампы. Поэтому было очень хорошо видно открытую дверь в кабинет, там допреж располагался член совета директоров Валентин Валентинович Клаун.
— Ключ с собой? — спросил Рыбак.
— Да, — кивнул менеджер. Ему еще в первый день велено было пуще глаза стеречь длинный, острый, весь как бы изъеденный жуком–металлоедом ключ от главного сейфа департамента финансов «Стройинжиниринга». Это приказание чуть согревало оледенелую душу Бурды — он верил: пока ключ у него, с ним, Бурдой, самого ужасного, может быть, не случится. Значит, он еще рассматривается в чьих–то планах в качестве живого персонажа. А что же теперь? — вдруг заволновался менеджер.
Дошагав до открытой двери, Рыбак заглянул внутрь:
— Ось, дывитесь, все в сборе.
Бурда осторожно вошел. На его месте за столом и на подоконнике сидели такие же, как он, менеджеры средней руки Гуркин и Шахов, обладатели таких же важных ключей. В отсутствие шефа департамента Кечина и его зама главный сейф могли отпереть эти трое, собравшись вместе и вставив в запорный механизм свои три ключа. Бурде ситуация активно не нравилась, до такой степени, что он чуть было не стал выяснять, что тут происходит. Где Кечин, где Катанян? Но благоразумие победило, он промолчал.
Вошли в кабинет Кечина. Сразу бросились в глаза следы обыска, бумаги на полу, раскрытые папки с документами, вырванные из стенных шкафов ящики. Покосившийся эстамп над главным креслом с изображением храма Христа Спасителя. Рядом дразнящийся Эйнштейн. На чьей стороне хозяин — понять было трудно.
Обладателей ключей подвели к сейфу, процедура заняла немного времени, бесшумно отвалилась толстая дверь, и Бурда сразу понял, что в нем больше здесь не нуждаются. Он отошел в сторонку. Постоял там, наблюдая, как извлекается из нутра железного ящика груда лакомых для какого–нибудь следствия бумаг. Документы, пачки американских и европейских денег. Валерий Игоревич вышел из кабинета и сел за свой стол. Мавр сделал свое дело. Хотелось уйти. Хотелось домой. Или хотя бы позвонить жене. Ему, правда, обещали, что родственников успокоят, но ему не верилось, что они спокойны.
Может, сбежать? Его ведь никто, совсем никто не сторожит.
К свиным отбивным с грибами, зеленым горошком и мелкой круглой обжаренной картошечкой сразу же подали холодную аппетитную водку.
— Принеси, братишка, еще груздей в сметане, — потребовал Джовдет. — Шампиньоны — это, конечно, хорошо.
— Рыжики есть, — виновато улыбнулся официант ресторана «Астрель».
— Но со сметаной! — погрозил пальцем Абдулла.
Наполнили граненые рюмки, подняли их, и тут, конечно, зазвонил телефон. Абдулла махнул рукой Джовдету, мол, брось, не отвечай, ну их к шайтану. Но тот выпил, большим пальцем свободной руки сковыривая крышку аппарата.
— Да. Ах, господин Мозгалев, это опять вы?
Абдулла скорчил презрительно–свирепую физиономию и замахал на партнера пустой рюмкой и вилкой, гони ты его, урода гяурского.