Митенька удивился, да и забыл о странном госте. Его в то время больше волновала воспитанница Ивана Сергеевича, Аня, настоящая красавица, далекая бедная родственница Глебкиных, сирота. Хозяева не препятствовали дружбе своего сына Андрея и воспитанницы Ани с Митей. Только тот хорошо понимал – никогда Анечка не будет его женой, и не потому, что Иван Сергеевич начнет чваниться. Старший Глебкин придерживался либеральных взглядов, захочет благородная сирота, воспитываемая им как дочь, выйти замуж за простого человека, он, конечно, расстроится и попытается отговорить девушку от неразумного поступка, но в конце концов препятствовать не станет. Иван Сергеевич обожал Аню до потери пульса. Но ей не нравился Митя. Нет, она считала его своим верным другом, но нежно вздыхала, глядя на Андрея. В девятьсот шестнадцатом сыграли свадьбу.
м ван Сергеевич в день венчания подошел к Мите и сказал:
– Ну, не горюй, дружок. Вот, посмотри на Леночку Владышину, красавица растет, приданое отличное, фамилия благородная. Хочешь, я составлю протекцию, сватом выступлю.
Митенька поблагодарил хозяина за участие, но ему была нужна только Анечка, а та любила своего молодого мужа Андрея. Вот такой классический треугольник.
Новобрачные счастливо зажили в отведенных для них покоях. Митенька же, решив не кукситься, отправился учиться в Москву. Раз уж не вышло личного счастья, надо попробовать стать врачом. Зла на Андрея Митя не держал, да и как он мог обижаться на ближайшего друга детства, почти брата. Просто ему хотелось некоторое время пожить вдали от упоенных страстью молодоженов.
Учение захватило Митю целиком, к тому же у него обнаружился талант диагноста. В общем, будущее рисовалось Мите исключительно в радужных тонах: он получит диплом, вернется к себе домой, станет сельским врачом. Навряд ли встретится на пути женщина, способная затмить Анечку. Но Мите будет довольно просто видеть любимую и изредка пить с ней чай в гостиной Глебкиных, отделанной дубовыми панелями. Иногда, устав к вечеру, Митя валился на кровать и, закрыв глаза, мечтал. Весело горит камин, на дворе бушует снежная метель, а он и Анечка сидят в креслах. Она вяжет, Андрюша вслух читает газету, вокруг копошатся их маленькие дети и собаки, которых очень любят все… Тихая идиллия, мирная жизнь. Может, оно и было бы так, но вы, наверное, помните, что стряслось в девятьсот семнадцатом?
Телефона в поместье не было, об Интернете, электронной почте и программе Ай си кью никто и мечтать не мог, а простой телеграф сразу после переворота перестал обслуживать граждан. Да еще университет по непонятной причине не прекратил занятий. Несмотря на революцию, начавшуюся Гражданскую войну и полнейшую неразбериху, профессора читали перед поредевшей аудиторией лекции, принимали экзамены и зачеты.
Только в Татьянин день, когда по традиции начались каникулы, Митя смог приехать в родной дом.
Уже подходя к поместью, он понял, что произошло неладное, поднялся на пригорок, с которого открывался великолепный вид на усадьбу Глебкиных, и ахнул.
Огромного барского дома с белыми колоннами не было. Впрочем, дома управляющего тоже, исчезли конюшня, псарня и любовно выпестованный хромым Николаем сад. Перед Митей простиралось пепелище. Снегу в тот год практически не было, и Митя в растерянности смотрел на черные головешки. Потом сбежал вниз, в оставшуюся целой деревню. Первая, кого он встретил, была Марфа, жена садовника Николая. Схватив Митю за полушубок, она втянула его в сарай и зашептала:
– Уезжай, Митенька. Видишь, чего творится. Всех поубивали: Ивана Сергеевича, Сирену Михайловну, твоих папеньку с маменькой. Чистые звери! Нелюди!
– Что с Аней? – еле вымолвил Митя.
– Ой, не знаю, – запричитала Марфа, – как бар резать начали, простые люди попрятались. Эти ироды все пожгли и уехали. Четыре трупа потом Коля зарывал: господские и твоих родителей. Где молодые, не ведаю, может, сгорели? Полыхало тут до неба, страх божий. Знаешь, что самое страшное?
– Говори, не тяни! – прошептал Митя.
– За главного у этих бандитов Павел Сергеевич, брат младший Ивана Сергеевича, – сообщила Марфа, – на коне прискакал, лично наших допрашивал! Уж он их бил смертным боем. Сначала барыню, Сирену Михайловну, на тот свет отправил, а уж потом Ивана Сергеевича, светлая им память, земля пухом. Нагайкой колотил, да так орал, что крышу сносило: «Говорите, где ключ спрятан!»
– Какой ключ? – удивился Митя.
– Кто ж знает, – ответила Марфа, – только Иван Сергеевич не выдержал, плюнул брату в лицо и сказал: «Не видать тебе никогда папенькиного богатства, вурдалак, хоть убей, не скажу». Ну Павел его и пристрелил. Вот, Митя, какие времена настали, брат брата убивает! Беги отсюда, еще выдаст кто!
Митя вернулся в университет. Его большевики не тронули, в тот период тотальной компьютеризации не было, в анкете люди могли написать что угодно. Но Митя сообщил о себе правду. Фамилия у него была самая незатейливая – Иванов. Когда красные начали проверку студентов, он сказал: «Я сирота. Родители проживали в деревне». В общем, Митю не тронули. Среди однокурсников стукачей не нашлось, и новые власти не докопались до того, кем на самом деле являлся отец студента Иванова.
Жизнь Мити потекла дальше, только никакого места для веселья в ней не осталось. Да и откуда ему взяться, когда все дорогие и любимые лежат на погосте?
Примерно через год после описываемых событий, поздно вечером, в комнату, которую снимал студент, постучалась хозяйка.
– Митя, выгляни, к тебе пришли.
– Кто? – весьма недовольно спросил жилец.
– Евреи какие-то, – ответила хозяйка, – фамилия их Кацман.
Недоумевая, Митя вышел и в полутемном коридоре увидел типичную рабоче-крестьянскую парочку. Парня в черной тужурке, лохматой шапке, валенках с калошами и девицу в длинной суконной юбке, потрепанном полушубке из грязной овчины и платке, закрывающем лоб и часть щек.
– Что вам угодно? – весьма нелюбезно процедил Митя. – Если прослышали, что я врач, так пока права на практику не имею.
– Сделайте милость, – нежным, очень хорошо знакомым голосом произнесла девушка, – впустите нас. Гостинец вам от папеньки из деревни привезли.
Парень молча указал на мешок, лежавший у его ног. У Мити внутри что-то щелкнуло.
– Входите, – дрогнувшим голосом проговорил он и посторонился.
Пара прошла в комнату. Девушка размотала платок, парень стащил клочкастый треух. Митя, чтобы не закричать, зажал себе руками рот. Перед ним, бледные, исхудавшие, но живые, стояли Анечка и Андрюша.