– И то, и то.
– Ну, если говорить вообще, и отбросить известное вам обстоятельство, то Алексей Викторович был физически достаточно крепким мужчиной. Руки у него были сильные – тут он молодцом был, форму поддерживал. Так что я бы не стал говорить, что с ним, хоть он и инвалид, было бы очень уж легко справиться. Ну, а по конкретике. Я ведь тело не осматривал – что я могу сказать?
Каюсь – вопрос умышленно был сформулирован с некоторым подвохом. Возможно, прием может показаться несколько наивным, но такие вещи зачастую неплохо срабатывают. Но Лейкин не повелся. «Я ведь труп не осматривал – что я могу сказать?» Вместо ответа вынимаю из сумки пластиковую папку и протягиваю ее Лейкину. В этой папке – ксерокопии фотоснимков тела Глебова, сделанные на месте происшествия. Пусть и не очень качественные, но все же… Илья Борисович осторожно вынимает их, некоторое время сосредоточенно рассматривает, а затем возвращает мне.
– Н-да… А знаете, что мне сейчас пришло в голову? Будь Алексей Викторович партийной шишкой сталинской эпохи, я бы уже шел по этапу. А что? Кандидат медицинских наук, потомственный интеллигент, еврей к тому же – чем не кандидатура на роль врача-убийцы?
Мой собеседник вдруг громко рассмеялся, вынудив и меня изобразить подобие улыбки.
– Нет, вы только не подумайте, что это я Глебова убил. Дело в том, что. Вот, смотрите! – Илья Борисович разворачивает ко мне один из снимков. – Тут и без результатов вскрытия понятно, что удары нанесены со спины. Собственно, спереди на такую дистанцию к телу и не подойти – само кресло не позволит. Да и Алексей Викторович руками бы смог защищаться. На руках у него повреждений нет?
– Нет. В заключении судебно-медицинской экспертизы об этом – ни слова.
– Значит, не ожидал нападения. Да, тогда убийца стоял у него за спиной!
– Так, а вы-то тут при чем?
– А при том, что, будь у него прежнее кресло, то нанести такие удары было бы невозможно. У того кресла спинка была высокая – выше головы. А вот у нового спинка была низкая, доходила до уровня плеч, и в этом случае ударить Глебова в шею со спины труда не составляло. А кресло это как раз я ему посоветовал приобрести… Понимаете, при малоподвижном образе жизни больному очень важно поддерживать тонус мышц и сосудов. Если же у вас голова постоянно покоится на спинке сиденья, то и шейные мышцы не работают, и позвонки забиваются. А в результате – ослабление притока крови к мозгу. Для Глебова это было бы приговором. Поэтому я и настоял, чтобы он приобрел кресло с низкой спинкой, чтобы шейные мышцы во время бодрствования в тонусе поддерживать, и даже специальный комплекс упражнений для них и для позвонков показал. Между прочим, как пациент, Алексей Викторович был чуть ли не идеален. Он и к моим советам прислушивался внимательно, и все назначенные процедуры в точности выполнял. Вот и кресло нужное купил. И получил удар в спину… Так что, найдись на меня в те времена своя госпожа Тимашук, свою жизнь я достаточно быстро закончил бы на лесоповале где-нибудь под Тайшетом.
Лейкин умолкает и смотрит на меня с улыбкой, сквозь которую явно проглядывает грусть. У интеллигенции в этой стране, особенно у еврейской, грусть сия – уже в генах. К тому же ему уже пора идти на свою конференцию.
Мы прощаемся, и я снова оказываюсь в полутемных лабиринтах, пытаясь по памяти отыскать дорогу на выход.
Встреча эта, хоть и недолгая, лично мне показалась весьма плодотворной. Нет, дело не во мнении Ильи Борисовича по поводу местоположения убийцы в момент нанесения удара – это, как вы должны помнить, мы и раньше знали. И вообще дело совсем не в том, что он говорил, – дело все в тех же пресловутых мелочах, будь они трижды неладны. И мелочей этих мы сейчас имеем с вами три.
Первая – алиби. Нет, я вовсе не сомневаюсь, что третьего сентября наш с вами доктор действительно находился в Самаре, на семинаре. В Самаре – на семинаре. Уже и стихами заговорил. Так вот: дело не в том, что господин Лейкин туда загодя улетел аккурат за два дня до убийства, а в том, что он нашу беседу начал именно с изложения собственного алиби, хотя я его об этом и не просил. А заодно, словно упреждая возможные вопросы, сообщил, откуда он узнал об убийстве. Что это – предусмотрительность? Или просто естественная реакция нормального человека на визит людей моей профессии?
Второе: содержимое книжной полки. Слушая Лейкина, я пробежал взором по корешкам книг, большинство из которых имело непосредственное отношение к специальности хозяина кабинета. Но вот как сюда попал довольно объемный фолиант с длинным названием «О чем говорят линии на ладони. Хиромантия: мифы и реальность» – не пойму, хоть убейте. Сильно сомневаюсь, чтобы человек с научным складом ума – тем более медик – может, подобно старику Шушкевичу, всерьез воспринимать эту чепуху. Зачем же тогда держать подобную макулатуру в собственном кабинете?
И третье. Как человек, отнюдь не чуждый изобразительному искусству, я не мог не обратить внимания на две превосходные литографии в рамочках на стене. Обе были посвящены восточным мотивам. Одна изображала заросли бамбука, другая – цветок лотоса. Обладая определенными познаниями в этой области, могу засвидетельствовать: это работы высокого уровня, но не столько с точки зрения чистого творчества, сколько с позиции техники исполнения. Именно техники. Не знаю, как вам это лучше объяснить. Дело в том, что в любой старинной литографии, несмотря на то, что само это понятие подразумевает возможность тиражирования, все равно виден почерк мастера, даже душа его, если хотите. Он просматривается и в некоторой несуразности в построении композиции, гротескном изображении фигур, определенной асимметричности, искажении линий и тому подобное. Здесь же каждый рисунок был слишком правилен, линии отличались безупречными изгибами, плавными переходами толщины, что откровенно выдавало причастность современных технологий к их рождению. Примерно так же отличаются между собой исполненный маслом портрет средневекового художника и современная цифровая фотография, или же ковер ручного изготовления от его машинного собрата. Но, повторяю, с чисто технической точки зрения это была очень тонкая работа, а посему здесь не обошлось без гравера высокого уровня. Весьма высокого.
Оказавшись на Литейном проспекте, останавливаюсь, прикидывая, как быстрее добраться до офиса Киселева. На мосту, вроде, затора нет, так что через Неву проще будет перескочить на троллейбусе, чем до метро пилить. А там.
Из-за шума бегущих мимо машин я не сразу расслышал звонок мобильного телефона.
– Пашенька, привет! – раздается в динамике голос Нечайкиной. – Ты можешь говорить?
– Говорить – навряд ли. Орать – могу!
– Что? Не поняла…
– Я на улице, Люд! Ты говори, я тебя нормально слышу!
– Пашенька, я только что просмотрела данные с компьютера пропускной системы. Третьего сентября Богомолов приехал на работу в восемь сорок шесть, затем выходил в тринадцать тридцать семь, вернулся в четырнадцать двадцать четыре – это он на обед отлучался, а потом ушел в девять двенадцать уже четвертого числа. Все!