— Ты не оставил на почте свой новый адрес. У тебя нет телефона. Если что-то с тобой происходит, мне надо об этом знать. Я должен быть в курсе дела.
— Да ничего со мной не происходит, понятно?
— Сегодня утром мы провели в гараже Каплонского облаву. Взяли всех.
— Всех?
— Всех его сотрудников.
— А теперь пришли за мной?
— Мы обратили внимание на то, что тебя там не было. Хотели убедиться, что с тобой все в порядке. С тобой все нормально, Джим?
— Все отлично. — Уверенности в его словах не ощущалось.
— Точно?
На этот раз жестянщик слегка замялся.
— Так в чем дело?
— Да так, ни в чем, скорее всего, это ерунда.
— Тогда тем более расскажи мне об этом.
— Как-то раз я обедал, так? Около гаража «Сампсон». Я часто тогда за угол ходил в одну забегаловку. Туда же вошел один малый. Я сидел за стойкой. Он ко мне подсел. Там полно было пустых мест за стойкой, знаете, а он ко мне как нарочно подсел. А потом стал со мной лясы точить. О погоде говорил, о хоккее, о политике. Он газету читал и что там было написано мне пересказывал. А потом спросил, чем я занимаюсь. Ну, я ему сказал. И тогда, когда я уже собрался отваливать, он меня спрашивает, не хочу ли я немного бабок срубить.
— И что ты ему ответил?
— Я уже отваливал. То есть я с ним вообще языком не чесал. Я понятия не имею, подонок он или кто, но я его уже раньше видел, а тогда уже уходить собрался.
Мэтерз сделал еще один шаг вперед, и парень вжался в угол без всякой надежды из него выскользнуть.
— Значит, Джим, ты этого малого уже видел раньше?
— Да, в том же месте.
— Может быть, он туда часто ходит, что-то вроде постоянного клиента…
— Может, и так. Только единственный раз, когда я его там видел, он говорил с Акопом. А вы знаете, теперь Акоп мертв.
Мэтерз кивнул и перевел дыхание, чтобы лучше контролировать собственные чувства.
— Значит, ты оттуда просто выскочил, или что?
— Я ему сказал, что мне это не интересно. Он засмеялся и ответил, что я не понял. Он ко мне наклонился, понимаете, и стал в ухо нашептывать. Меня даже жуть прошибла. Он сказал, что у него ко мне деловое предложение. Я спросил его, какое. Тогда он стал говорить по-другому, у него даже выговор изменился. Как будто он теперь настоящим своим голосом говорил, а сначала подражал кому-то. Он мне сказал, что хочет, чтоб я с Каплонским кое-что перетер. Сказал ему пару ласковых. Он сказал, что хочет, чтобы я ему в ухо жучка вставил.
— Он так и сказал? Слово в слово?
— Да, жучок в ухо. А у меня из-за Акопа поджилки дрожали. Поэтому я сказал ему, что не могу этого сделать. Я с Каплонским никогда не разговариваю. Он мне сказал, что за один разговор пятихатку даст. Я от страха чуть штаны не обмочил. Ведь Акоп тоже с тем малым сначала языком зацепился, а потом его замочили. И мне, понимаете, этот урод пять стольников предлагает, чтоб я с шефом побазарил, так что, мне после этого считать, что он не опасен? Я не знаю, что там делается, и знать этого не хочу.
Мэтерз почесал шею под воротничком.
— Давай-ка, Джим, присядем. Опиши мне, пожалуйста, того малого. Расскажи мне все, что тебе в нем запомнилось. Не торопись. Постарайся вспомнить все до мельчайших деталей. Ты хорошо сумел замести следы, но все-таки кто-нибудь сможет тебя выследить, как это сделал я. Прежде всего, расскажи мне все, что запомнил. Рост, цвет волос, прическа, цвет глаз, одежда, украшения, какой у него был выговор, отличительные особенности, все. Давай, Джим, рассказывай.
Детектив Мэтерз сел на неуклюжий диван. Он раскрыл блокнот и стал аккуратно записывать. Он записал все детали, перечисленные жестянщиком, выудив у свидетеля дополнительные подробности, как будто был большим художником, с любовью отделывающим почти написанный портрет. Ему очень хотелось понять, кто же был на нем изображен. Особенно важной деталью, которую он подчеркнул тремя чертами, был шрам размером в два ногтя на пальце, который выглядел как заплатка, под правым глазом.
Следуя указанию доктора, Джулия Мардик разделась в небольшом смотровом кабинете. Хотя врач поставила обогрев помещения на максимум, в комнатке все равно было прохладно. Джулия накинула тонкий халатик, который дала ей врач, взобралась на гинекологическое кресло и положила ноги на упоры. Несмотря на надписи граффити в студенческом городке, она была совершенно уверена в том, что Бог женщиной не был. Если бы Господь был женского рода, он никогда не стал бы оснащать женщин таким сложным половым аппаратом. И еще это проклятое влагалищное зеркало! Господь должен был быть женоненавистником, если допустил изобретение такого устройства. Его создание наверняка восходит корнями к чудовищным орудиям пыточных камер.
Доктор Мелоди Уизнер вошла через несколько минут, на ее губах играла широкая, открытая улыбка.
— Ну, давай посмотрим, что там у нас, — мелодично проворковала она.
Сначала она, по крайней мере, нагрела зеркало. Джулия охнула, когда инструмент стал входить в ее тело. На лбу выступили капельки пота. «Какое унижение», — мелькнула мысль.
— Ты уже в курсе, что у тебя загиб матки?
— Это у меня наследственное, — отмахнулась Джулия от слов доктора. — Ну, может быть, это и не совсем так, но у мамы то же самое. У меня что, с этим проблемы? Мама говорит, что она как-то справляется, а я не могу.
— С этим мы закончили, — сказала врач, вынимая инструмент и снимая резиновые перчатки.
— И каков приговор?
— Джулия, у тебя очень высоко расположенный и узкий вход во влагалище. Иногда такую особенность строения тела называют «скачка с препятствиями».
— Что это значит? — Джулия снова откинулась на спинку.
— Отсюда боль, которую ты испытываешь при половом акте, неприятное ощущение…
Врач смолкла.
— Значит, это не остаточные явления, связанные с моей девственностью?
Так ей было сказано после предварительного обследования. Джулия сняла ноги с упоров и слезла с гинекологического кресла.
— Это не связано ни со шрамами, ни с проблемами тканей.
— Значит, все дело в матке, так?
— При половом акте из-за ее расположения шейка матки касается полового члена, и это может вызывать боль.
— Так всегда и бывает! Но это чувство, будто во мне что-то рвется — описать это ощущение невозможно, — а от мужского члена я себя чувствую не лучше, чем от этого зеркала.
— Боль, которую ты испытываешь, Джулия, и ощущение неудобства, скорее всего, не пройдут.
— Эта боль не пройдет? И вы говорите об этом так, будто я должна этим гордиться!
— Джулия…