– Он заказал меня, – заорал Дауд, – Семен Семенович, они все трое заказали меня. Он, и Джамал, и Махам-Расул, они сначала заказали меня Ташову из-за земли…
– Какой на хрен земли?
– Земли под завод! Ты и Махам-Расул забрали ее даром, и впарили за три миллиона иностранцам, а меня…
– Что ты гонишь? – медленно проговорил Джамалудин, – какие три миллиона? Зачем моему брату три миллиона при проекте в двадцать миллиардов? Мы заплатили тебе эти деньги, этим занимался Махам-Расул…
– Махам-Расул сам сказал мне, что деньги забрал Заур!
Забельцын сидел, привалившись к каменному своду пещеры, и боль пополам с усталостью накрыли его с головой. Братья Салимхановы застыли. Джамалудин молчал несколько секунд, расширившимися глазами глядя на Дауда, и Салих успокаивающим жестом положил ему руку на плечо.
– Я убью его, – тихо проговорил Джамалудин, – клянусь Аллахом, я убью его, и не посмотрю, что он мой брат.
Забельцын внезапно глупо хихикнул.
– Вы что, Джамалудин Ахмедович, всерьез считали, что это Кремль убил вашего брата? Какая-то земля, какие-то разводки… Помилуйте, при чем здесь Москва?
Джамалудин перевел взгляд на Марка.
– Когда ты узнал, – спросил он, – что Заура убьют?
– Я не знал, – забормотал помощник Забельцына, – клянусь вам, я не знал… я… я знал, что Максуд получил заказ… от Дауда… Я слушал их… я понимал, что у нас будет крючок… когда будет труп… Я не знал, чей труп!
Вопрос Джамалудина, обращенный к Забельцыну, прозвучал мягко и вкрадчиво:
– А ты когда узнал, кто убийца?
– Да ты что, не понимаешь? – заорал Забельцын, – я не знал! Господи, да я бы им голову оторвал! Мне Заур был живой нужен!
– Как это не знал? – сказал Дауд, – все ты знал. И стряс с меня десятку. Сказал: с тебя двадцатка, иначе я все расскажу Джамалудину.
– Я? Лично?!
– Через Христофора, – ответил Дауд.
И тут раздался полный боли крик, который выглядел бы куда уместней в кабинете или бане, нежели в мокрой пещере в пяти километрах над Старым Тленкоем.
– Как – двадцатку? – заорал Марк, – я просил только пять!
Джамалудин молчал. Забельцын запрокинул голову и вдруг неудержимо, истерически расхохотался.
– Ты… видишь? – вскричал Забельцын, – эти двое… они разводили и тебя и меня. Они стрясли с этого дурака бабло, и даже на это бабло они накололи друг друга…
– Это бабло было для тебя, – заорал Дауд. – Ты дал мне за это орден! Христофор мне так и сказал, после Кремля: это тебе за уничтожение террориста.
– Да Христофор мне принес за этот орден! Два лимона!
Джамалудин поднял пистолет. Черный ствол почти касался лба Забельцына, и Семен Семенович по прозвищу Эсэс захлебнулся смехом, побелел и тихо, медленно заговорил:
– Джамалудин Ахмедович, – сказал он, – я вам клянусь, вот вам крест, – тут лицо Джамалудина страшно дернулось, и Забельцын запнулся, поправился и продолжал:
– Клянусь Всевышним, что я не знал… Эти двое… они… они просили у меня деньги для работы с Даудом… Они говорили, что они его завербовали… В целях укрепления вертикали…
– Славная же у вас вертикаль, – отчетливо и тихо сказал Джамалудин.
«Не хуже твоей, – захотелось ответить Забельцыну, – твой брат Магомед-Расул сказал тебе и Зауру, что передал Дауду три миллиона за землю, а сам вместо этого искал киллера, чтобы его убить».
– Какая есть, – отозвался Семен Семенович, – и она великовата для твоего «стечкина».
Черные с багровой искрой глаза Джамалудина глядели на Забельцына по обе стороны ствола, и Семен Семенович с внезапной тоской понял, что это последнее, что он видит в жизни. Он все-таки попался точно так же, как и Углов. Он все-таки погиб в покушении.
– Так что ты там сказал иностранцу? – мягко, вкрадчиво спросил Джамалудин.
– Сказал, что его компания – банкрот. Он тратил слишком много денег на слишком много проектов, и кредиты, которые он не может вернуть, обеспечены акциями, которые сейчас не стоят ничего. Мы выкупили его кредитов на пять с половиной миллиардов долларов, и если мы не пролонгируем их, то он потеряет контроль над компанией. Это ведь частная компания, «Навалис». У сэра Мартина почти восемьдесят процентов акций.
– Двадцать процентов, – сказал Джамалудин.
– Что?!
– Ты заберешь у англичанина те сорок, которые ты хотел, – сказал Джамалудин, – из них половину ты отдашь мне, а другую оставишь себе. Все мои акции останутся при мне. Я получаю контрольный пакет. Англичанину остается блокирующий.
Забельцын медленно кивнул. «Ты вырос, дикарь. Ты очень вырос после Красного Склона».
– Салих, ты все снял? – спросил Джамалудин.
Магомед-Салих кивнул.
– Не выключай телефон.
Джамалудин перевел ствол в сторону, и Марк Сорока мелко вздрогнул.
– Семен Семенович, – закричал он, – но я же… но…
Джамалудин выстрелил. Он выстрелил снова и снова, а потом Шамиль присел у трупа Дауда и стал стаскивать с него ботинки, чтобы Джамал не бегал по горам босиком.
* * *
Было уже около трех часов дня, когда полковник Валерий Аргунов, вместе с новым командиром ОМОНа Аламбеком Арсхановым, вошли в подвал заводоуправления. Там, под охраной двух спецназовцев, сидел глава АТЦ Хаген Хазенштайн. Он сидел, запрокинув голову к стене и закрыв глаза, и если бы не руки, стянутые за спиной, можно было б подумать, что он отдыхает.
– Поехали, – сказал Аргунов, – нам нужна твоя помощь.
Хазенштайн чуть приоткрыл глаза.
– «Снегирь», – объяснил Аргунов, – они отказываются сдаться.
Хаген улыбнулся и снова закрыл глаза.
– Послушай, Ариец, – миролюбиво сказал Аламбек, – мы обыскали твой дом и вынули из подвала человека, который готов дать показания. Еще мы нашли там тридцать восемь единиц незарегистрированного оружия, включая три «Шмеля» и две «Иглы».
– А зубочисток без лицензии ты там не нашел? – лениво процедил Хаген.
– Хаген, – заявил Аргунов, – мы взяли твою жену, твоих детей, и твоих родителей. Ты поедешь с нами и прикажешь «Снегирю» сдаться. Иначе мы разнесем их всех прямой наводкой.
Вся кровь отлила от лица Хагена.
– Я на Красном Склоне не просил от тебя такого, – медленно проговорил он.
– Права она или нет, но это моя страна, – ответил Аргунов.
* * *
Когда Кирилл очнулся, он обнаружил, что лежит на боку, и кляпом упирается в заднее сиденье машины; руки его были связаны за спиной, и там терлись о чей-то мягкий, огромный живот, и даже онемевшие пальцы чувствовали, как в этом животе шевелится новая жизнь.