На перекрестке у проспекта шейха Мансура стояла изрядная толпа, и за толпой торчало рыло бронетранспортера. Дорога была перекрыта. Ташов посигналил и проехал сквозь оцепление, пока не уперся капотом в бронетранспортер. Около БТРа стоял глава МВД Чебаков, и где-то впереди щелкали выстрелы.
– В чем дело? – спросил Кирилл.
– Террористы, – ответил Чебаков. – Два кумыка, два ногайца. Ногаец большая птица. Семь лет в Саудовской Аравии учился. Коран наизусть знает.
Чиновник из Москвы молча посмотрел на министра внутренних дел, потом вынул из кармана телефон и набрал номер.
– Ахмед, – спросил Кирилл, – я сейчас на проспекте шейха Мансура. Возле дома номер шесть. Это не ты стреляешь с третьего этажа?
– Я, – коротко сказали в трубке.
– Хочешь сдаться?
– Я хочу умереть на пути Аллаха.
Кирилл сжал трубку так, что пластик чуть не треснул, помолчал и спросил:
– Послушай, Ахмед, а что ты там мне впаривал насчет большого джихада?
– Это дозволено – лгать неверным, – раздался в трубке спокойный, доброжелательный голос, – и предписано убивать их, чтобы земля войны стала землей ислама.
Кирилл почувствовал, как глухое бешенство закипает в нем. Больше всего он ругал последними словами себя. Какого черта! Этот парень в двадцать семь лет стал духовным главой целого села, и Кирилл в самом деле поверил, что он проповедовал им, что ислам – это свобода?
– А чего ты тогда меня не убил? – спросил Кирилл, – ты три часа ехал со мной в машине.
– С тобой был мусульманин, – ответила трубка, – хороший человек, мы им все восхищаемся. К тому же его не так просто убить.
Глава МВД наблюдал за москвичом с вежливым любопытством. Кирилл выключил телефон и вытер пот со лба.
Он сидел в машине еще час, наблюдая за штурмом. Когда все кончилось, Кирилл подошел к гаишникам в оцеплении. Он долго всматривался в их лица, а потом окликнул одного:
– Ты ногаец?
Гаишник кивнул. Он был плосколицый и черноглазый, удивительно толстый в разгрузке, навороченной поверх бронежилета.
– И что скажешь? – спросил Кирилл.
Гаишник помялся, переступил с ноги на ногу и спросил:
– Товарищ проверяющий, а нам не выдадут новые ботинки? Всю зиму в летней обуви проходили, вон, носки отвалились.
А такая история, почитай, каждую неделю, по восемь часов стоишь, а то и по двадцать.
Кирилл глянул на ботинки и увидел, что, точно, они совсем развалились.
* * *
Спустя три часа Кирилл приехал в Бештой.
Ташов отвез его домой к Кемировым. Та к уж получилось, что за трапезой собрались все мужчины семьи, и Кирилла посадили между еще двумя Кемировыми: Магомед-Расулом и Магомед-Гусейном. Кирилл раньше никогда их не видел, разве что слыхал, что Магомед-Гусейн – неплохой инженер.
Еда была только местная: сваренные, а потом поджаренные кукурузные лепешки с начинкой из крапивы (они назывались курзе), чуду с картошкой, мясо и, конечно, хинкал. Кирилл, и без того подавленный историей с Ахмедом, не мог не заметить гнетущей атмосферы за столом. Разговор то и дело переходил на аварский, чего обычно себе при Кирилле не позволяли. Ташов по-прежнему ничего не ел.
Улучив момент, Кирилл обратился к Зауру и сказал:
– Заур Ахмедович, мне не очень по душе это вам передавать, но я встретился в аэропорту с Гамзатом Аслановым. Он очень просил вас о встрече. Он сказал: «Я знаю, что Кемировы считают, что моя семья как-то причастна к беде в роддоме, но, клянусь Аллахом, это не так». Он сказал, что если вы, Заур Ахмедович, очень заняты, то он хотел бы поговорить с Джамалудином.
– Не звони никуда, – сказал Заур Джамалудину, – и не езди. Чем дальше мы будем держаться от лужи, тем меньше попадет на нас брызг.
А Джамалудин пристально поглядел на русского и сказал:
– Это еще не все. Выкладывай.
– Семнадцатого в республику прилетает делегация во главе с вице-премьером Угловым, – сказал Кирилл, – Иван Витальевич запланировал поездку в Бештой. Он велел передать вам самый горячий поклон. Еще он сказал, что едет для того, чтобы открыть памятник основателю Бештоя генералу Лисаневичу.
За столом наступила мертвая тишина.
* * *
После ужина мэр Бештоя спустился на открытую террасу, выходившую на небольшой, усаженный деревьями и цветами дворик. Верх террасы был увит виноградной лозой, но листья еще не распустились, а вот розы, высаженные в черную рыхлую землю у края навеса, цвели белым, красным и желтым.
Кирилл вышел вслед за ним.
За террасой короткая тропинка вела через сад к искусственному гроту, с которого летом скатывался водопад – там обыкновенно устраивали шашлык. Но сейчас было еще слишком рано, вместо водопада грот щерился грубыми цементными заплатками, в желобе перед ним стыла серая грязная вода, и только стайка детей прыгала через желоб туда-сюда.
В доме было много детей, и еще после роддома Заур взял на воспитание двоих.
– Что это за история со стиральным порошком? – спросил Кирилл.
– Вам уже успели рассказать? – поморщился мэр.
– Меня уже успели спросить. В Кремле. Это правда, что по трейлеру возбудили уголовное дело?
Заур резко обернулся и поглядел в глаза русского. У мэра Бештоя была небольшая лысина и заметные мешки под темными рентгеновскими глазами, и сейчас, дома, в удобном и чистом тренировочном костюме, он выглядел усталым и невыспавшимся.
– Да, – сказал Заур, – это дело надо закрыть.
В голосе мэра Бештоя была холодная окончательность, которая взбесила Кирилла. История с трейлером, если уж на то пошло, была абсолютным свинством. Кирилл представил себе, на сколько бы лет сел человек, который где-нибудь в США позволил бы себе, во главе вооруженной банды, угрожая пистолетом, отобрать у водителя трейлер, загнать его в поле и сжечь на глазах двадцати ментов. А между тем мэр был прав. «Лучше уж я закрою это дело, – подумал Кирилл, – чем Джамалудин примется откручивать яйца свидетелям».
– Найдете памятник, – сказал Кирилл, – закрою дело.
Встал и пошел к себе в комнату. Он очень устал.
Заур Кемиров остался сидеть, глядя на играющих детей и на последние отблески солнца, проваливающегося за горы. Как и всегда на юге, ночь приходила необыкновенно быстро. Заур глядел на месяц, встающий над Ялык-тау, и думал о своем брате.
Заур Кемиров никогда не предполагал, что из его младшего брата выйдет что-то путное. И дело было не в дерзости Джамалудина и не в его выходках.
Заур Кемиров никогда не считал, что один человек вправе отнимать у другого жизнь. Это было главное убеждение Заура, и он с ужасом видел, что его младший брат считает иначе.