И вот туда, в это новое Эльдорадо, устремляется сейчас цвет нации. Речь, естественно, шла не о рудокопах и старателях. Месье Гуггенхайм имел в виду энергичных, дальновидных и склонных к риску мужчин с изрядным капиталом, который они хотят вложить в рудники и золотые прииски. Он имел в виду чертовски умных, культурных и бедных инженеров из Европы, которых энергичные американские бизнесмены переманили к себе за океан. И конечно, он имел в виду предприимчивых специалистов в области досуга — хозяев новых отелей, салунов, казино и ресторанов. Коммерсанты всех мастей тянутся за первостроителями, как маркитантки — за действующей армией.
Спрашивается, какую цену согласятся заплатить все эти мужчины за то, чтобы услышать в дикой глухомани прелестный женский голос? Ответ на этот вопрос месье Гуггенхайма можно было получить только на месте. И таким местом для мадам Нимур стал город Эшфорд. Почти всю зиму добиралась она сюда, надолго останавливаясь в разных других городах.
И вот, проделав такой длинный и опасный путь, беззащитная певица оказалась на пепелище, усеянном останками!
Драматический монолог мадам Нимур оборвался, когда Степан перенес в ее номер последнюю коробку и прикрыл за собой дверь.
— Сейчас приедет из города мой компаньон, — сказал он, подбирая с ковровой дорожки расплющенный кусок свинца, который, по всей вероятности, залетел сюда прошлой ночью. — Он будет счастлив обеспечить вас горячей водой и вкусным обедом.
— Да что я, сама себя не обеспечу? — Сменив интонацию, певица бросила свое пальто на кровать и подошла к умывальнику. — Жила я и не в таких апартаментах. И в подвалах ночевала, и под фургоном в голой степи. Все нормально, мистер Питерс.
— Стивен.
— Ну, а я — Жюли. Если хочешь, можешь звать меня Джеки. В Канзасе меня знают как Шерил. Мне все равно.
Ей было на вид лет двадцать пять, но так она выглядела после тяжелой дороги. Степан легко мог представить, как эффектно будет смотреться на сцене эта рыжая толстушка. Черное платье с глубоким вырезом и жестоко перетянутой талией заставит публику не глазеть по сторонам, а следить за колыханием пышной груди. Если на сцену направить все имеющиеся светильники, то эти медные волосы станут золотыми, особенно если на лампы поставить желтые фильтры. А что мы можем использовать в качестве желтого фильтра?
— Когда ты отвезешь меня в город, Стивен? — Жюли прервала тайные раздумья режиссера-постановщика.
— Как только там все успокоится после вчерашних событий. У них вчера был небольшой переполох — ожидали налетчиков. Не думаю, что нам сейчас следует появляться на пустынной дороге.
— Значит, не сегодня? О'кей. — Она уселась на кровать и слегка попрыгала, проверяя пружины. — Тогда надо куда-то затащить пианино. Ему вредно оставаться под открытым небом.
— Пианино? — с тревогой переспросил Степан Гончар. Он слишком часто наблюдал за работой грузчиков и, наверно, поэтому проникся глубоким отвращением к переноске любых тяжестей.
— Это такой музыкальный инструмент, — объяснила Жюли. — Как фисгармония, только со струнами внутри и молоточками. Видишь ящик рядом с катушками? Вот это и есть мое пианино. То есть оно внутри. Раз мы сегодня никуда не поедем, его надо затащить под крышу.
Чтобы справиться с тяжелым ящиком, им пришлось как следует пропотеть, всем четверым — Китс и Голдмэн напирали сзади, Степан и Жюли тянули спереди. Кое-как преодолев крыльцо, они затолкали громоздкий ящик на середину зала, отодвинув игровой стол.
— Никогда не слышал, как играет пианино, — задумчиво произнес Степан. В его голове уже выстроился стройный бизнес-план, в котором, однако, не хватало некоторых звеньев. — Хоть бы посмотреть на него одним глазом.
— Если вы обещаете аккуратно вскрыть упаковку и так же аккуратно ее потом собрать…
— Нет проблем!
Ящик был тут же разобран, и черный лакированный инструмент предстал перед восхищенным взором дикого траппера Питерса. Благовоспитанный Голдмэн подвинул к пианино самый приличный стул, и Жюли опустила свои пухлые пальчики на клавиши.
Пианино звучало вполне прилично, и Степану не пришлось притворяться, чтобы выразить свое удовольствие от услышанного.
— Это Верди, — говорила Жюли, наигрывая ласковую мелодию. — А это Скарлатти.
— А "Дикси" можете сыграть? — спросил Китс.
— Пожалуйста.
— А "Розы Алабамы"?
— Как-как? Не могу вспомнить. Насвистите мне мотив, я подберу.
— Зачем же свистеть? — Китс встал к пианино и ловко пробежался по клавиатуре. — Вот так она звучит. Вспомнили?
— Вы прекрасно играете.
— О, мне пришлось поработать пальцами, пока я не выучился на инженера и не стал зарабатывать головой, — с довольной улыбкой поклонился Мартин Китс. — Хотите, продемонстрирую свою обычную программу? Я играл тогда в офицерском клубе в Сент-Луисе… Он принялся наигрывать что-то среднее между маршем и мазуркой, Жюли сразу же подхватила, и они несколько минут наслаждались игрой в четыре руки.
— А блюз кто-нибудь тут умеет играть? — спросил Гончар.
— Блюз? — переспросил Китс. — Довольно странный вопрос.
— Почему?
— Потому что за блюзом надо ехать в Миссисипи. А лучше — в Новый Орлеан. Там уже никто не удивляется, если белый парень вдруг начнет играть на гитаре негритянские песенки. Вот, примерно, такие…
Он взял минорный аккорд и тоскливо пропел:
— Ухожу я, мама, забудь обо мне… [9] Второй аккорд, еще более мрачный:
— Ухожу я, мама, забудь обо мне…
И еще тоскливее:
— Останусь тут в Чикаго — кончу дни в тюрьме!
Китс промычал финальную фразу и закончил ее хриплым "О, йе…".
— Великолепно. Гениально, — с чувством произнес Гончар.
— Да тут нечего играть, — смутился Мартин Китс. — Три-четыре аккорда, и все. Эти парни берут за душу своим пением, но я не певец.
— И все-таки блюз можно исполнять на пианино, — сказал Степан. — Попробуйте. Одна рука аккомпанирует, а другая импровизирует вроде голоса. Это возможно? Я не музыкант, но я видел, как это делают другие. Почему бы не попробовать?
— Действительно, почему? — У Жюли Нимур загорелись глаза. — Как там? До минор?
Они снова наполнили воздух негритянской тоской, многоголосой и гармоничной. Первую строчку Китс пел один, на повторе вместе с ним вступала Жюли.
Вез тебя — день как ночь и в моем доме — пустота…
О, йе… без тебя — день как ночь и в моем доме — пустота…
У тебя в груди не камень, бэби, а могильная плита…
Мартин вел басовую партию, Жюли импровизировала в верхах, и даже Голдмэн присоединился к ним, ритмично прищелкивая пальцами и притоптывая ногой.